— Что с папой?.. Он тебя так любил…
— Лада! Ты здесь? — спросил голос за дверью.
— Здесь, папа. Войди!
Лада отворила дверь. Старик не вошел, остался у двери:
— Мне бы нужно было поговорить с тобой… наедине.
— Моя жена читала письма… У меня от нее нет никаких секретов. А потому говорите прямо… Кстати, и мне надо вам ответить на письмо, писать я разучился…
— Все, что я хотел, я вам высказал в письме… и больше ничего не имею.
— В таком случае я скажу… Вы в письме делаете весьма существенную ошибку: я, моя жена и мой ребенок живем не в вашем доме, а в моем.
— Я, собственно, неверно выразился… Я хотел сказать не в доме, а в квартире, в смысле одного помещения, под одной, так сказать, кровлей…
— В таком случае, найдите себе другое помещение. Я вас не задерживаю.
— Ах, вот что…
— Папа, ты не имеешь права… Ты… лучше не вмешивайся в наши отношения!
— Но если не вмешается твой отец, то может вмешаться кто-нибудь другой. Это будет хуже для всех. И поскольку я твой отец…
— Папа! Уйди! Оставь!.. Не ваше дело… Я не девочка…
— Ты не девочка, но… ты… Тебя надо лечить!..
Лада вздрогнула всем телом. Ей часто чудилось, что она сходит с ума, и теперь, услыхав от отца, что «ей надо лечиться», Лада с ужасом подумала: «Значит, это правда?..» Может быть, она сама не замечает, что это уже случилось, а другие видят и понимают? Лада на мгновение отдалась этой мысли, и ужас скомкал ее душу. Она испытующе метнула глазами на отца, на Владимира. Почему он смотрит на нее с такой жалостью и тоской в глазах? Он тоже замечает, но скрывает? Вспомнилось, как в далеком детстве она с матерью была однажды в сумасшедшем доме у «тети Дуни» и видела ее в «смирительной рубахе», точно в саване. Неужели и ее ждет тоже самое? Нет, нет!.. Она не хочет… Лучше смерть, чем этот ужас безумия, превращающего человека в страшное и грязное животное…
— Не смотри на меня так! — закричала вдруг Лада на Владимира и выбежала из комнаты. Заперлась с девочкой, схватила ее на руки и, точно стараясь убедиться, что ничего не случилось с ее мозгом, начала разговаривать с ребенком, радуясь, что и она, и девочка понимают друг друга, как всегда..1 Когда Лада выбежала из комнаты, отец проводил ее испытующим взором и произнес:
— Вот, видели? Это — на вашей совести!.. Замучили вы ее.
Старик заплакал, прижавшись у косяка двери. Вынул платок и в него плакал, точно смеялся потихоньку. А из Ладиной комнаты доносился звонкий и веселый, похожий на птичье пение голосок девочки, игравшей в мяч с мамочкой.
И опять душа Владимира очистилась от злобы: стало жаль всех и даже этого старика, которого он минуту тому назад готов был избить и вышвырнуть из дома.
— Все мы ненормальные… все сумасшедшие!.. — говорил он, ходя взад и вперед по комнате. Подошел, положил руку на плечо старика и тихо сказал: — Не плачь, старина!.. Волк уйдет… Все будет, как вы пожелали… Идите ко мне в комнату!.. Поговорим по душам.
Он взял старика под руку, и тот, продолжая отирать слезы, покорно пошел за ним. Владимир усадил его на диван, запер комнату и стал осторожно, чтобы не услыхала Лада, говорить:
— Я хочу сделать все, что могу, для Лады и нашего ребенка. Я готов исчезнуть с лица земли, если это потребуется для их спасения и благополучия.
Старик изумленно поднял лицо и покашлял:
— Вы всегда были… благородным человеком, Владимир Павлыч…
Владимир ухмыльнулся. Был! А теперь? Когда воскрес из мертвых? Очевидно, воскрес «подлецом»… Ну да не в этом дело.
— Мне выхода все равно нет…
— Полноте вы, пожалуйста! Пойдете на фронт, все загладите и опять будете героем, каким были раньше…
— Вот в том-то и дело, что героем не буду. Не верю белым, ненавижу красных и тоже не верю им… Просто не верю! Все идеи потонули в грязи и в крови. Одни обманывают, другие обманываются, и все вместе занимаются убийствами, разбоями и разрушением… И не только сами занимаются, а еще принуждают к этому и все население.
Старик насупил брови и молчал. Он не знал всей правды жизни, и слова Владимира глубоко оскорбляли его в той части, которая относилась к белым. Белые неизменно оставались для него только «героями», и он не верил, что они способны на грабежи, насилия, расстрелы и что к этому движению давно уже примешались и его опоганили «живые покойники», мечтавшие воскреснуть в прежней славе и блеске, мстящие народу за свои убытки и обиды, и разные аферисты, ловившие рыбу в мутной воде.
— Вас распропагандировали большевики, когда вы у них жили, Владимир Павлыч… Вы стали рассуждать совсем иначе, чем…
— Жизнь, а не большевики. Но не в этом дело. Если жизнь все-таки заставляет продолжать убийства, то не все ли равно на какой стороне? Убивать без идеи и веры — это самая страшная из мук для интеллигентного человека.
— Ну-с!
Старик ждал, что еще скажет Владимир. Сдерживал свое раздражение и ждал.
— Так вот… Я отправлюсь в Севастополь, постараюсь увидеть Бориса, уговорить его вернуться, а сам…
— Куда же вы… сами?
— А там видно будет.
— Но Лада…
— Пусть для нее останусь прежним героем… Это потом… после.
Старик встал, подошел к Владимиру, обнял и, целуя, опять заплакал, словно потихоньку засмеялся у него на плече. Владимиру уже не было жаль этого заживо оплакивавшего его человека, а был он ему противен. Но скрыл.
— Ну, не надо! Оставим эти сентиментальности…
Старик ушел с успокоением: все как-то устроилось.
Но когда Владимир остался один и стал думать, то вышло, что ничего не устроилось, а все осталось, как было, неразрешенной загадкой. Нет сил убивать людей. И некуда уйти от всех этих белых, красных, зеленых. Слушал беспечный лепет своего ребенка и цеплялся за этот чистый прозрачный лепет. Вошла вдруг Лада с ребенком на руках, улыбается и говорит:
— Поцелуй папочку!
— Дядя?
— Папа, а не дядя.
Владимир протянул руки. Девочка недоверчиво улыбалась, но не шла.
— Это же папа!
Девочка смотрела смеющимися глазами на Владимира и вдруг согласилась, протянула ручки и сказала:
— На!
О, с какой необъятной радостью и благодарностью Владимир в первый раз держал своего ребенка. Безграничная любовь засветилась в его душе и радостью напитала все тело. От этих чистых прозрачных глазок, от теплоты маленького тела, от трогающей колючий подбородок бархатной ручонки было можно умереть от счастья. И лицо Лады опять сделалось просветленным и счастливым, и казалось, что все проклятые вопросы так просто разрешались через этого маленького человечка… Уйти от него? Нет сил. Весь мир отдал бы за этого маленького человечка на руках, умер бы за него!
— Володечка! Папа говорит, что ты решил опять поступить в армию? Но я тебя не отпущу так скоро. Ты поживешь, отдохнешь, а потом… Тебе не хочется в армию? Ты устал? Проклятая бойня! Когда она кончится, и мы…
Тут Лада опять заговорила о том, что они будут жить все вместе… И вдруг оборвала и радостно так огляделась по сторонам:
— Борис вернется, а ты… Я тебя спрячу и буду приходить к тебе с…
Лада показала на девочку. Потом стала шепотом, радостным и торопливым, рассказывать неожиданно пришедший ей в голову план — спасти от бойни обоих: и его, и Бориса. Борис вернется, а Владимир убежит назад и будет прятаться в «хаосе»…
— Помнишь нашу пещеру под соснами? Там никто никогда не найдет!
А она будет ночью класть в условленное место пищу, а вода близко: там есть ямка, в которой всегда стоит вода из подземного источника. Будет приходить к нему… и даже с девочкой.
— И меня поймают и как дезертира…
Владимир возражал, но мысль Лады уже владела им. Да, это единственный выход для него, не желающего убивать людей, все равно каких: красных, белых или зеленых. Только надо хранить тайну и быть осторожным.
— Разболтаете… Кому-нибудь скажешь… Пьяный Борис как-нибудь неосторожно… или твой отец, вообще… рискованно.
Лада стала клясться, что никто не узнает. Даже и Борису не надо говорить.
— Только я и девочка! А она не расскажет… Не сумеет… А потом все пройдет, кончится…
— А зимой?
— Какая у нас зима, Володечка? И снегу не бывает. А там можно устроить… сделать теплую комнатку.
— Положим, мне не привыкать…
Неожиданная мысль Лады захватила обоих. С бешеным вихрем обсуждал Владимир этот план. Хотелось сейчас же пойти в «хаос» и убедиться, что все это приемлемо. Он помнил те места: там действительно сам черт не найдет. Если будет обеспечена пища, можно год прожить совершенно спокойно. А что будет через год — кто теперь заглядывает на год?.. Прожил день — и ладно.
— Выследят, куда ты ходишь, и могут раскрыть…
— Володечка! Я буду хитрой, как лиса. Я знаю все тропинки и, как лиса, буду заметать все свои следы… Я и раньше гуляла, ходила за сосновыми шишками… одна, в тот конец, и там же никого нет, только птицы. Пойду пасти нашу козу, а сама спущусь в хаос к тебе… И никому в голову не придет…
