остановился в Сиверино и дальше не двинулся. Он распропагандирован.
Сам Иванов, будто, приезжал в Царское один повидать Императрицу. <…> До конца заседания гарнизонского комитета пробыть не удалось. Вызвали спешно в батальон из-за тревожного положения. В ратуше же было объявлено, что движение генерала Иванова ликвидировано.
Перо падает из рук записывать это. Ведь «Царский генерал» не приехал! Нет, он приехал, но не привез «Царского приказа» и сдался. Среди ожидавших его полное уныние, недовольство и даже отчаяние. Подорвана вера в него, а, может быть, и в самого Государя. Крайне левые элементы подняли голову. Что же дальше?!
М. Н. Лихарев, 2 марта
В 2 часа пошел на вокзал, где узнал из сообщения совета рабочих депутатов, что они не согласны на конституцию, а требуют демократическую республику. Начальников рекомендуют выбирать из своих солдат, а офицерам не подчиняться. По городу бродят солдаты без всякого дела. Приказ (т. н. «Приказ № 1» – прим. авт.) пришелся им по вкусу, офицерам на вокзале грубят. Полная анархия. Многие солдаты разбегаются и разъезжаются по деревням. Садятся в поезда без билетов. Боюсь, что в деревнях начнутся буйства.
Л. Н. Андреев, 2 марта
Торжественный, кровавый, жертвенный и небывалый в истории порыв увенчался двумя ничтожными головами: Родзянки и Чхеидзе. Точно два дурака высрались на вершине пирамиды.
Противоречие непримиримое. Палата господ, а точнее «бар» и совсем уж нижняя палата, даже подпольная.
Родзянки во весь бабий голос тоскуют о царе. Нас паки бьют и паки, мы ж без царя как раки, горюем на мели. И их мечта, неосуществимая, как все мечты идиотов: подчистив, вернуть Николая и сделать простенькое министерство из родзянок и Милюковых. <…> А у нижних, анонимных <…>, также мечта, неосуществимая, как мечты идиотов: чтобы к понедельнику, часам к десяти, была готова социальная республика и чтобы немедленно конец войне.
Третье действующее лицо: пулемет. Если бритва опасна в руках сумасшедшего, то чего можно наделать пулеметом!
В Думе, где заседают два этих правительства, хаос и бестолковщина.
«Русское слово», 3 марта
В черном гнезде.
Московские охранное и сыскное отделений разгромлены и подожжены.
Кем?
Полагает, что первое – охранниками, уничтожавшими обличающие старую власть архивы.
Вторую – московскими ворами и карманниками, которые уничтожали свое прошлое.
Разоренное черное гнездо охранников и сыщиков на Гнездниковском переулке занято милицией и военным караулом.
А кругом толпится московская публика, роясь в полуобгорелых остатках бумаг и архивов, выброшенных из окна охранки на улицу.
– Ищу документы о себе! – радостно сообщает рабочий, копаясь в груде красных и белых листков.
– А я о себе, – откликается солидный господин в бобровой шубе.
Черное гнездо наглядно осуществляет единство пролетария с буржуем.
Черной гнетущей тучей одинаково висело оно над одним и другим, невидимо плетя свою подлую работу.
А. Н. Савин, 3 марта
Великий князь Николай Николаевич, генерал Алексеев, Рузский, Брусилов признали новое правительство. Поезд Николая II был остановлен в пути, по-видимому, железнодорожниками, не то на Бологом, не то на Вишере. Сейчас Николай II, по-видимому, отвезен в Псков. Образовалось министерство с князем Г. Львовым во главе – Милюков, Гучков, Вл. Львов, Годнев, Шингарев, Терещенко, Некрасов и Керенский – министр юстиции! <…>
Милюков уже в качестве министра иностранных дел, что Николай II отречется – добровольно или вынужденно, что его преемником будет Алексей, а регентом – Михаил Александрович, но что вопрос о форме правления будет решен окончательно четырехвостным учредительным собранием. Эта учредилка во время войны и смуты есть бессмыслица, которую вынудили «товарищи»; может быть, удастся ее отсрочить если не до греческих календ, то до конца войны. Впрочем, что я говорю? До конца войны может смениться еще много программ и правительств! И каков будет этот конец войны?
3. Н. Гиппиус, 3 марта
И вышло: с привезенным царским отречением Керенский (с Шульгиным и еще с кем-то) отправился к Михаилу. Говорят, что не без очень определенного давления со стороны депутатов (т. е. Керенского), Михаил, подумав, тоже отказался: если должно быть Учредительное Собрание – то оно, мол, и решит форму правления. Это только логично. Тут Керенский опять спас положение: не говоря о том, что весь воздух против династии, Учредительного Собрание при Михаиле делалось абсурдом; Керенский при Михаиле и с фикцией Учредительного Собрания автоматически вылетает из кабинета; а рабочие Советов начинали черт знает что, уже с развязанными руками.
Ведь в новое правительство из Совета пошел один Керенский, только – он – к своим вчерашним «врагам», Милюкову и Гучкову. Он один понял, чего требует мгновение, и решил, говорят, мгновенно, на свой страх; пришел в Совет и объявил там о своем вхождении в министерство post factum. Знал при этом, что другие, как Чхеидзе, например (туповатый, неприятный человек), решили ни в каком случае в Правительство не входить, чтоб оставаться по своему «чистенькими» и действовать независимо в Совете. Но такова сила верно-угаданного момента (и личного полного «доверия» к Керенскому, конечно), что пламенная речь нового министра – и товарищем председателя Совета – вызвала бурное одобрение Совета, который сделал ему овацию. Утвердил и одобрил то, на что «позволения» ему не дал бы, вероятно.
Итак, с Михаилом Александровичем выяснено. Керенский на прощанье, крепко пожал великому князю руку: «вы благородный человек».
Т. Д. Ходолей-Рожкова, 3 марта
Произошло величайшее историческое событие. Сегодня мы получили газету и там сказано что всех министров посадили под арест; что теперь новое правительство состоящее из думы. А ведь почти все министры помогали немцам. А теперь все правительство из русских. Пишут воззвания к народу: о том что бы не было забастовок, что бы все с удвоенным старанием шли на спасение родины.
Ф. А. Степун, 4 марта
Ты представь себе только. Ночь, темнота, над головами вой, плеск снарядов и свист тяжелых осколков. Дышать настолько трудно, что кажется, вот-вот задохнешься. Голоса в масках почти не слышно, и, чтобы батарея приняла команду, офицеру нужно ее прокричать прямо в ухо каждому орудийному наводчику. При этом ужасная неузнаваемость окружающих тебя людей, одиночество проклятого трагического маскарада: белые резиновые черепа, квадратные стеклянные глаза, длинные зеленые хоботы. И все в фантастическом красном сверкании разрывов и выстрелов. И над всем безумный страх тяжелой, отвратительной смерти: немцы стреляли пять часов, а маски рассчитаны на шесть. Прятаться нельзя, надо работать. При каждом шаге колет легкие, опрокидывает навзничь и усиливается чувство удушья. А надо не только ходить, надо бегать. Быть может, ужас газов ничем не характеризуется так ярко, как тем, что в
