За несколько недель во дворце Дан заметно окреп, раздался в груди и в плечах. Смягчились черты лица, линия скул стала более плавной. Запястья уже не болтались в манжетах, как ложка в стакане с чаем, а под тонкой тканью рукавов проявились контуры бицепсов. Словом, Дан начал походить на мужчину, а не анатомическое пособие типа «скелет», облаченное шутниками-студентами в человеческую одежду. Даже движения сделались более уверенными – стала проскальзывать плавная тягучая грация, которой я раньше не замечала. Вероятно, просыпалась память тела.
Я как-то не задумывалась об этих метаморфозах – вернее, считала совершенно естественным, что под наблюдением опытного лекаря-мага пациент так быстро приходит в норму – пока Женька однажды не обронил, что процесс восстановления физической формы идет скорее вопреки, нежели благодаря указаниям лечащего врача.
– Магистр Астэри был категорически против того, чтобы Дан занимался в фехтовальном зале офицерского корпуса, тем более – по ночам.
– А зачем он туда ходит по ночам? – удивилась я.
Женька беспечно пожал плечами:
– Так ведь в другое время зал занят офицерами.
Дан вызывал у меня противоречивые чувства. С одной стороны, человек, который с таким упорством занимается саморазвитием, определенно заслуживает, если не симпатии, то, по крайней мере, уважения (я бы в подобной ситуации, скорее всего, отлеживалась в постели, почитывая беллетристику). Кроме того, его таинственное прошлое пробуждало жгучее любопытство. Тривиальные люди не валяются посреди леса с отравленными стрелами в спинах. Но на прямой вопрос, нравится ли мне Дан, я бы, скорее всего, ответила: «Нет.»
Рядом с ним я чувствовала себя неловко. Наша самая первая встреча, в тот день, когда он пришел в себя, пролегала между нами, как провал меж двумя соседними крышами: вроде и узко, а попробуй перепрыгни. Больше всего терзала неизвестность. Слышал ли он мою… гм… чрезмерно эмоциональную тираду перед тем, как очнуться?… Временами я почти успокаивалась и давала зарок не думать о всякой ерунде, но потом снова ловила на себе испытующий взгляд – и начинала терзаться по новой.
Впрочем, и без этой неловкой ситуации Дан был слишком сложным человеком, чтобы вызывать безоговорочную симпатию. Я не раз замечала, что он вспоминает куда больше, чем рассказывает, и это неприятно задевало. Так и хотелось сказать: не доверяешь – на выход, никто тебя здесь не держит.
В глубине души я осознавала, что мои переживания во многом замешаны на ревности и обиде. Но была ли это обида за Вереска, память которого, как мне казалось, так легко предавал Женя? Или я ревновала своих друзей, которые с искренним удовольствием общались с этим подозрительным типом вместо того, чтобы радоваться моему чудесному возвращению из глубин депрессии? А может быть, меня обижала равнодушная доброжелательность Дана, который даже не пытался завоевать расположение девушки, спасшей ему жизнь?
Понимая, что в этих чувствах есть что-то неправильное (по крайней мере, социально неприемлемое), я старательно прятала их даже от себя, но иногда они все же прорывались наружу – вспышками ярости, раздражением, беспричинной агрессией. Друзья реагировали по-разному. Ника частенько убегала от меня в слезах, но так же быстро возвращалась мириться. Женька обижался, я замечала это по его глазам, но, как положено мужчине и воину, делал вид, что ему все равно. Только один раз мы с ним чуть было снова не поссорились – я серьезно задела Веронику. И лишь Нимроэль относилась к моим нападкам с философским спокойствием.
Однажды, когда я в очередной раз лезла в бутылку, Ним улыбнулась своей особенной всепонимающей улыбкой и заметила:
– Тебе не хватает любви, Юля.
– Ты хочешь сказать, что от недостатка секса я злая и противная? – желчно уточнила я.
Эльфийка рассмеялась:
– Ты вовсе не злая и не противная, не выдумывай. Я хочу сказать, что в тебе слишком много нерастраченных эмоций. Видела когда-нибудь, что случается с кипящим чайником, если у него заткнуть носик? Горячая вода начинает вырываться из-под крышки, заливая огонь и обжигая тех, кто случайно оказался рядом. Ты сейчас похожа на этот чайник. (Очень меткое сравнение. Мне и самой иногда кажется, что срывает крышку.) А любовь – это носик у чайника, он направляет пар в безопасную сторону. Я могла бы тебе помочь, – Ним ласково коснулась пальцами моей щеки, – но ты пока не готова разделить постель с женщиной.
– Как мило с твоей стороны обратить внимание на подобную мелочь, – буркнула я, но эльфийка не услышала моих слов: она о чем-то раздумывала, прикусив изящную губку.
– А вот Дан тебе подойдет, – продолжила Ним с той невыразимой простотой, на которую только она и способна. Таким тоном она могла бы предложить мне перекусить. (Да ладно тебе, Ева, это всего лишь яблоко.) Я даже не сразу нашлась, что возразить. – Он не боится быть сильным. Он способен тебя удержать.
– Откуда ты… – я задохнулась от внезапной догадки. – Ты с ним спала!
Нимроэль не ответила, но ее лицо осветилось счастливой, чуть застенчивой улыбкой. Она любила всех своих мужчин. И каждого соблазняла, и с каждым теряла невинность. Я не смогла сдержать горечи:
– Что, новый Женькин друг оказался доступнее старого?
Эльфийка покачала головой:
– Юля, ты никак не хочешь понять: Дан – не Кристоф. Кристоф умер.
Я знаю. Я сама убила его.
* * *
На следующий день, когда мы, как обычно, собрались в Женькиной комнате, Дан поинтересовался:
– Юлия, а вы пойдете на бал?
– Какой бал? – удивилась я.
– Юля! – укоризненно воскликнула Ника. – Я же тебе говорила! Завтра. В Малом зеленом зале.
Я припомнила, что на прошлой неделе у нас действительно шел разговор о чем-то таком. Впрочем, как откомментировал Женя, «бал – слишком громкое название. Скорее, местечковая дискотека для придворных». Подобные мероприятия не привлекали меня даже во времена зажигательного студенчества, теперь же и вовсе не было желания веселиться.
– Я не танцую.
– Это только пока трезвая, – лукаво напомнила Ним.
– А я и не пью, – мстительно добавила я.
– С каких пор?
– С тех самых.
Я почти наяву ощутила на языке тягучий, медово-пряный вкус вина с легкой миндальной горчинкой. И следом, как звено той же цепи, потянулось другое – пока еще не воспоминание, а лишь тень, предчувствие воспоминания о чем-то сладком и тревожном. Дрогнули крылья носа… Поспешно схватив со стола первую попавшуюся чашку, я судорожно вдохнула резкий аромат кофе. Полегчало.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
