компания вскочила, заорала. Афоня поднял руку: вижу, мол, но поворачивать не стал, знать, боялся, что опять возьмут его в полон.
Степан сидел и мучился: не по сердцу была ему эта выпивка. Вечером бы в самый раз ей заниматься. А тут средь бела дня. И почему он не воспрепятствовал, когда Вите Фетинину подавали стакан? И машина, и трактор с «кир-полтора» теперь стоят.
Он встал, подошел к Вите: может, поспишь где-нибудь в тенечке. Но Витя спать не хотел. Его забрал за живое разговор. И не только разговор: Вова разливал очередную бутылку.
На лужке появились приехавшие из города девчата. Они разметывали копны, чтоб подсушить намокшее сено. Некоторые скинули платья, работали в одних купальниках. Целый пляж образовался. Не у всех получалась работа как следует, но были такие, которые легко и быстро пошли орудовать граблями. Видно, были привычны к деревенскому делу с детства.
— Ох, девочки, кысоньки! — застонал шофер Вова и пошел напрямую к работающим.
Старшой в белой фуражке осерчал на Вову за это, сказал ему что-то. Вова, видимо, задрался, обошел старшого и потянулся к работающим.
— Парни, уведите его, — попросил Степан.
— Ничего, пусть, — сказал Егор. — Повозиться с девками на сене хорошо.
Пошел было за Вовой Аркаша, но не успел. К ним решительно направился старшой горожан. Лицо сердитое. Глаза навыкате.
— Не совестно? — остановившись шагов за десять, крикнул он. — Второй день пьете, а техника стоит. И нам мешаете работать, и…
Но Егор договорить старшому не дал.
— Ты, мужик, иди там к своим дамочкам! — крикнул он. — Мы сами знаем, когда что делать. И ты знай свое место.
— Я свое знаю, — откликнулся старшой, — а ваше место в вытрезвителе! — все больше ярясь, крикнул он. — В газету напишу, как тут у вас.
Аркадий присмирел. Видно, угроза эта его напугала. И вправду написать может.
— А что? Ну вот я, к примеру, из города приехал. У меня отгулы. У других тоже. Что мы, отдохнуть не можем? — стал оправдываться он.
Петя нашелся. Налил в стакан водки, подошел к строгому старшому.
— Слушай, товарищ. Ты сам, наверное, деревенский был?
— Ну и что?
— Ну, а мы вот собрались, бывшие деревенские. Детство вспомнили. — И Петя протянул стакан. — Выпей. За мою деревню Сибирь, которая тут была, а теперь ее нет.
— Я не пью, — отчужденно сказал старшой, но уже мягче.
— Ныне только телеграфный столб не пьет, — съязвил Макин. — И то потому, что чашки книзу. Проваливай, раз ни пить, ни говорить по-хорошему не можешь.
Испортил все Макин. А ведь у старшого рука уже было потянулась к стакану, а тут опустилась.
— Хорошо, я пошел, но вам это так не пройдет.
— Нет, мужики, нельзя эдак, — засовестился Степан. — Нельзя. Зачем обижать? Не надо. Люди помогать приехали, а мы…
Неладно все вышло.
Вова явился с расцарапанной щекой, кто-то из девчат применил самооборону.
— Ну, погоди, — пригрозил он кому-то. — Выпить есть еще? — спросил он потом и сердито подопнул пустые бутылки. Объяснять свою неудачу не стал, сказал только: — Разве это кысы? Вежливого отношения не понимают.
— Нету водки, — сказал Аркадий.
— Тогда поехали! — крикнул Вова Вите Фетинину и, взяв у Пети деньги, сел в кабину.
Покатили шоферы в Лубяну. Вернулись, и опять пошел гулять стакан. И опять возвращался домой Степан, не разбирая дороги.
Нет, никак невозможно было вырваться из этой гостевой угарной карусели. Недаром любит повторять Макин: как ни бьешься, к вечеру напьешься.
Степан вскочил на третий день ни свет ни заря. Щеки что щеть. Трехдневная борода. Побрился, взглянул в зеркало на помолодевшее лицо, на душе стало повеселее. Покатил на пустошь. Твердо решил, что к гостям не пойдет и даже провожать их не станет. Стыдился он последних двух дней, и глупых слез, и выпивки. Знал, что только работой можно стыд этот развеять, облегчить свою душу.
Было еще вовсе рано, восходящее солнце слепило, било в глаза. Хотелось ему восполнить то, что упустил за два прошлых дня. Мимо тетки Марьиного дома промчался без оглядки, будто боялся, что выскочат гости и за колесо удержат его «Беларусь».
Обошелся день без водки.
Ольга рассказывала, что гостей еле собрали в дорогу. Аркадия и Петю внесли в фургон, положили на свежее сено. Сидеть они не могли. У Пети еще хватило сил и веселья: снял с жены туфли и голову положил на ее ноги. Понимал, что так мягче. Аркаша все винился перед матерью:
— Мам, прости. Сена я не накосил ныне.
— Дак, Аркашенька, продали мы корову-то. Кому молоко пить? Люська в институте, а мне много ли надо? Продали.
— Мам, прости, сена не накосил, — повторял опять Аркадий, видимо, не в силах понять, что ему говорила мать о корове.
Бабы держались. Шоферова жена Ава завела песню и никому отмалчиваться не дала. С весельем надо уезжать, чтоб все знали, что гостилось весело.
Каково было Вове-шоферу, знал только он один. Украшенный вчерашней царапиной, он сел за руль злой, не то что бледный, а даже зеленый. Разламывало, видно, башку, а опохмелиться он не имел права.
Сжав зубы, выжал скорость, ругнулся:
— Ох, деревня-матушка, — плюнул через окошко и добавил: — Век бы тебя не видать.
А Макин после этого, говорят, два дня, как малое дитя, спал на клеенке. Младшему сыну она уже была за ненадобностью. Потом хвастал: доигрался на гармони до того, что три рубахи исшоркал. Убыток от гостеванья.
Степан в это время стоял виноватый перед Зотовым.
— Ну что, Степан Никитич, пировал?
— Пировал. Родственники были, — потупясь, ответил тот.
Зотов выругался.
— Видишь, Степан Никитич, раньше я не матерился, только «ексель-моксель» говорил, а теперь матерюсь. Все лето гости да гости. Что мне с вами делать? И городских шефов обидели. Старшого-то я еле уломал, чтоб не жаловался. Ну, что делать прикажешь?
— Выговор, — подсказал Степан.
— А что выговор? Пить надо меньше, ексель-моксель, окаянные души. Выкашивай давай скорее.
Степан, виноватый и обрадованный, полез в кабину. Надо было и перед директором, и перед Ольгой, и перед Афоней, и перед самим собой замолить грех работой.
ГЛАВА 11
Нинка, проходя мимо их дома, крикнула, что зовут Степана в бригадную контору. Управляющему отделением Афоне Манухину зачем-то понадобился.
Афоня сразу махнул рукой на приезжих шабашников, которые нанимались строить коровник, да заломили большую цену. Манухин до рукобитья дело не довел.
— Ищите других, а мы таких денег не дадим. Все. Разговор кончен.
Те помялись и, нехотя попрощавшись, ушли.
Теперь Манухин все дела бросал, когда появлялся Степан. Причина была в том, что не больно они
