– умрёшь и будешь восхвалять своих убийц. Если прикажут убить лучшего товарища – убьёшь без сожаления, потому что так надо. И если нужно будет пустить под нож пару-тройку миллионов ни в чём не повинных людей – и это будет сделано быстро и бесповоротно. И никакая конституция тут ничего не значит. Никакие законы не работают. Никакие слова о справедливости и сострадании не возымеют действия. Всю эту мерзость создал и выпестовал человек, лежавший теперь без признаков жизни в нескольких шагах от них. И всё это должно было исчезнуть вместе с ним.
Дементоры
Генерал Игнатьев возглавлял министерство госбезопасности с августа пятьдесят первого. Это был человек абсолютно аморфный, не имеющий ни своего мнения, ни сколько-нибудь устойчивых взглядов. Именно такой человек и нужен был Иосифу на этом чрезвычайно важном посту – он лучше всего подходил для выполнения предельно грязной и кровавой работы. Игнатьеву можно было внушить всё, что угодно. По натуре он был легковерен и не очень умён. И весь его жизненный путь – от сына простого крестьянина из далёкой Херсонской губернии (куда мечтал перебраться Чичиков со своими мёртвыми душами), до всесильного московского министра, полновластного хозяина десяти миллионов смертных душ (считая сюда заключённых, ссыльнопоселенцев, депортированных и поражённых в правах) – укреплял его в этой уверенности: ни о чём не думать, ни секунды не сомневаться, а слепо исполнять то, что от тебя требуют. Тут ещё важно было уметь держать нос по ветру, уметь угадывать ещё не высказанные мысли, потакать смутным желаниям своего хозяина. И не обладая большим умом, но имея в запасе крестьянскую сметку и находчивость, умение приспосабливаться и выживать – Игнатьев сразу повёл себя так, как и требовалось. Едва вступив в должность министра, он сразу заявил о том, что нужно снять белые перчатки и прибегнуть к избиениям арестованных. То есть он предлагал вернуть методы тридцать восьмого года. А когда началось дело «врачей-вредителей» – уж как он старался, как из кожи лез, выбивая из убелённых сединами профессоров «чистосердечные признания» в том, что они хотели отравить всех членов правительства (и многих успели-таки свести в могилу!). И это притом, что (повторимся) по натуре он был мягким человеком, не злым, но и не добрым, не холодным, но и не горячим. Именно про таких и сказал Господь: «Изблюю тебя из уст своих!» (и, похоже, исполнил своё обещание!).
Такие-то личности держали в своих руках судьбы множества людей на одной шестой части земной суши. Им была вручена беспредельная власть над миллионами ни в чём не повинных людей, загнанных туда, где нет места человеку с его слабостями, мечтами и чаяниями.
Когда Игнатьеву сообщили о том, что Иосиф находится при смерти, что он едва дышит и не может говорить, он в впал в ступор и несколько минут не мог собраться с мыслями. Если бы огромное каменное здание, в котором он восседал, вдруг рухнуло, рассыпалось в прах, а сам он валялся в пыли и грязи среди обломков, он бы меньше испугался, ибо в его представлении рухнуло всё мироздание! Погасло солнце, освещавшее всё, что ни было в этом мире, все его закоулки и потаённые ходы! И как же после этого жить? К чему стремиться? И что он должен сделать прямо сейчас, в эту минуту?.. Впервые в жизни ему предстояло принять самостоятельное решение. Инструкций на этот счёт не существовало. И не было никого, кто бы мог ему приказать сделать то-то и то-то. Тот, кто приказывал, лежал теперь бездыханный в своём бункере. Время шло, а Игнатьев не мог ни на что решиться. В какой-то момент он вдруг понял, что должен немедленно ехать к Иосифу и распорядиться сообразно с обстановкой. Это и по должности ему положено – ведь вся охрана формально подчинялась ему. Не зря же ему первому сообщили о случившемся! Но при мысли об этой поездке его обуревал ужас. Его страшила сама мысль о том, что он должен подойти к умирающему вождю, лицезреть его последние минуты. И если он ошибётся, сделает что-то не так или, наоборот, не предпримет единственно правильных шагов, то его же и обвинят во всём! Так что лучше прямо сейчас застрелиться! Пистолет вот он, в сейфе. Достаточно один раз нажать на курок! Все так и поймут, что он не выдержал горя и покончил с собой, не в силах пережить горечь утраты! И семья не пострадает. И похоронят с почестями…
С минуту примерно Игнатьев раздумывал над такой привлекательной возможностью. Это представлялось ему геройством, почти что подвигом – вроде броска на вражескую амбразуру. На войне-то он не был. Самые страшные годы – с сорок первого по сорок третий – провёл в затерянной в забайкальских степях Бурят-Монголии, был там секретарём областного комитета ВКП(б). В сорок третьем перебрался поближе к театру военных действий – в Башкирию. Но тоже хорошо и безопасно – глубокий тыл! Так и прожил все эти годы, не услышав ни одного выстрела, не увидев в небе ни одного вражеского самолёта. Немудрено поэтому, что применить оружие против самого себя он не решился. Изворотливый ум подсказал другой, гораздо более безопасный выход. Нужно сообщить о случившемся Берии! Берия накануне был на даче с Иосифом, они, как всегда, кутили до утра. А ещё там были Маленков, Хрущёв и Булганин. «Вот и пусть теперь расхлёбывают!» – подумал Игнатьев с неожиданной радостью. Решение проблемы оказалось простым и вполне логичным. И вполне безопасным. Спрашивать будут с других – с тех, кто был с Иосифом в последние часы его жизни. Кто, быть может, способствовал его смерти! Пусть они теперь расскажут, как провели эти последние часы и почему бросили умирающего вождя! А он, Игнатьев, тут совершенно ни при чём. Все видели, что он все последние дни провёл в своём рабочем кабинете. У него масса свидетелей, начиная с секретарши в приёмной и заканчивая гардеробщицами и дежурными на вахте!..
Такие простые и здравые мысли придали сил министру госбезопасности. Он уже не думал стреляться. Вместо этого он протянул руку и снял трубку с аппарата прямой правительственной связи.
Лаврентий Павлович Берия был самым удачливым политиком в сталинском окружении. И это было не случайно. Он был самым умным, самым решительным, деятельным, хитрым и дальновидным из всех! Полное отсутствие каких-либо принципов и общечеловеческой морали лишь усиливало вышеперечисленные качества, а правильней сказать – развязывало ему руки. Не случайно именно ему Иосиф поручил важнейшее направление в послевоенный период – атомный
