Ах, разве мог месье Дюклюзель знать, что Сюзетта решила любой ценой, во что бы то ни стало, завладеть Эрнстом. Она с первого мгновения влюбилась в этого милого юношу с мечтательным взглядом и меланхолическим голосом и поклялась, что получит его, как получала все, чего ей хотелось.
Мысль о собственной решимости развеселила ее, и она, напевая, поспешила в свою комнату, где Мэмми, ее мамка-негритянка, была вовсю занята сортировкой белья для своей «овечки». Сюзетта схватила ее за руку и увлекла за собой.
– Брось эти глупые нижние юбки и будь поласковей к своей Сюзетте, – вкрадчиво сказала она.
Широкобедрая темнокожая мулатка, некогда бывшая ее кормилицей, внимательно посмотрела на девушку из-под густых сведенных бровей.
– Что с вами, дитятко? Старый масса Жерар налил вам слишком много шампанского? Я всегда твердила ему, что алкоголь не идет на пользу молодой даме, ну, разумеется, не идет на пользу!
Но Сюзетта только смеялась, ухватывала няньку за широкую талию и, несмотря на сопротивление, кружила ее по комнате.
– Ерунда, Мэмми, шампанское здесь вовсе ни при чем! Скажи-ка мне быстро: нравлюсь я тебе?
Красивая девушка с волнующейся грудью и горящими щеками остановилась перед большим, во всю стену зеркалом и начала критически изучать себя сверху донизу. Ее руки начали медленно поглаживать крутые холмики грудей, которые пылали и обжигали пальцы даже сквозь тонкую материю платья. Ее язык, словно ласкаясь, пробежал по влажным, горячим темно-красным губам.
– Скажи, Мэмми, я тебе нравлюсь? – спросила она еще раз тем самым ленивым, воркующим тоном, который так безотказно действовал на ухаживающих за ней молодых людей. Да, наша красавица Сюзетта, несмотря на свою молодость – а ей едва ли минуло семнадцать весен, – была на редкость сведуща в искусстве смущать мужские сердца. И нужно воздать хвалу скорее бдительному глазу ее отца и старой няньки, чем ее добродетели, что до сего момента она умудрилась остаться девицей, что повышало ценность ее приданого для будущего жениха одной из богатейших наследниц страны.
Верная нянька неодобрительно посматривала на нее бегающими глазами.
– Вы ведете себя не как знатная дама, а совершенно как большая белая проститутка, да! – сказала она с укоризной. – Стоите тут с грудями в руке и спрашиваете, как я вам нравлюсь? Вы же отлично знаете, что вы красивая девушка, но вам следует научиться изысканным манерам, иначе не видать вам благородных мужчин!..
Сюзетта оборвала ее звонким смехом. Она послушно опустила руку от груди и сказала, притворно надувшись:
– Да, ну тебя, Мэмми, прекрати! У меня уже есть один такой благородный мужчина… Как ты думаешь, ему нравится черный цвет?.. Амелия, Амелия, кроткая, бледная, невинная… Правда ведь, я не такая, Мэмми? – примиряюще спросила она.
Негритянка торопливо перекрестилась.
– Да будет с вами небо, мисси! Но вам не видать массу Эрнста в качестве мужа, это ясно как божий день! Ваш па не допустит такого. Тот бедный человек, а вы – богатая наследница. Ваш па выдаст вас замуж за сына богатого плантатора, и для мисси это будет гораздо лучше, да!..
Сюзетта сжала свои изящные руки в кулаки.
– И все же он будет мой! Ты, Мэмми, – глупая гусыня, если полагаешь, что позволю выдать меня замуж против моей воли, – сказала она, стряхнув со лба локоны. – Я буду женой Эрнста или ничьей женой, клянусь могилой моей матери!
Произнося эти слова, она все больше впадала в азарт. Ее щеки пылали, глаза искрились, полные груди вздымались от порывистых вздохов. Она была преисполнена твердых намерений во что бы то ни стало заполучить в свои руки то, что казалось ей ее счастьем.
Мэмми вздохнула. Она знала необузданность своего «дитятки» и понимала, что вряд ли найдет на нее управу. Тем временем возбуждение, овладевшее Сюзеттой, сменилось еще большим приливом нежности, и она с вкрадчивой лестью спросила:
– А как он сегодня? Что говорил врач? Ты слышала?
Чувства, обуревавшие девушку, слишком отчетливо были написаны на ее лице; с ее полуоткрытых губок слетел дрожащий вздох, выдавая все смятение ее страстного сердца. Старая негритянка, не желая подливать масла в огонь, пытаясь отказать Сюзетте в том, чего она столь пылко жаждала, сказала с лукавым смехом:
– Почему моя овечка не пойдет и не посмотрит сама?
Сюзетта бросилась на шею негритянки, грудь которой мягкой волной опустилась до самой талии.
– О, Мэмми! – воскликнула она, воспламененная этим предложением. – Ты самая лучшая, самая умная нянька на свете!
Когда Эрнст был пробужден из своего забытья мягким дуновением зефира, который веял через настежь распахнутое окно, он вместо белокурой нимфы своих лихорадочных снов обнаружил возле своего ложа богиню с горящими глазами. На хорошеньком лице Сюзетты появилась нежная улыбка, едва ли она заметила, что отрешенные глаза Эрнста, в которых была видна слабость только что перенесенного приступа лихорадки, устремлены на нее. Она склонилась к нему и мягко провела вдоль висков юноши, на которых застыли прозрачные капельки пота, своим носовым платком, от которого веяло ароматом духов «Вуаль де Пари».
– Я необыкновенно рада, что вы выздоравливаете, – сказала она предельно мягким голосом. – Вы нам причинили столько хлопот, месье!..
От ее прикосновения, легкого, как прикосновение опавшего лепестка, Эрнст закрыл глаза. Когда он их снова открыл, то обнаружил Сюзетту все еще склоненную над ним. Ее большие, темные глаза вплотную приблизились к его лицу, и он почувствовал, как несколько горячих капель упали на его лицо. Смутившись, он попытался вглядеться в ее черты.
– Мадемуазель, вы плачете?
Его голос звучал сокрушенно. Но сколь слабым он себя ни чувствовал, его взгляд не мог не устремиться на те совершенные прелести, которые открылись его взору в такой осязаемой близости. При взгляде на них в Эрнсте молниеносно ожило сознание мужской принадлежности. В последние дни, проведенные им в качестве гостя Мэзон д'Орфей, он заметно поправился, и даже если лихорадка, бушевавшая в его жилах, еще напоминала о себе, то лишь тем чувствительнее был он по отношению к тем прелестям, которые столь заманчиво представляли его взору. В его нежном сердце совершенное тело Сюзетты сплавилось воедино с милым образом отдаленной возлюбленной. В той промежуточной области между сном и действительностью, в которой витал его дух, стирались грани между реальностью и мечтой, и ему начинало казаться, что он вновь вместе с Амелией в обвитой розами беседке.
Его руки сами собой легли на стройную гибкую талию Сюзетты, и вот уже его растрескавшиеся от лихорадки губы прижались к ее губам, благоухающим и прохладным, а его язык, раздвинув милые розовые лепестки, овладел ртом, который оказался даже слишком податливым.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
