— Сделаешь то, что прикажу. Слышишь, и никакой инициативы от себя. Это нужно выполнить тонко, без выстрелов. Как это у вас там говорят… Чтобы комар носа не подточил.
— Слушаюсь. — Экерт поспешно кивнул головой и подвинулся ближе к столу. Когда Друлинг подробно изложил суть своего замысла, Экерт ухмыльнулся:
— Добро, закумекано. Настоящим дельцем попахивает.
— Справишься?
_ Исполнить можно. Чувствую, придавим кое-кого к ногтю.
— Подсадную утку подобрать сумеешь?
— Сыщется, Можете надеяться. Есть у меня на примете один щенок.
— Надёжный?
— Я его потрохи насквозь вижу. Довериться можно.
— Гарантии?
— Дезертир, Сбег с фронта. И на чердак заполз. Привык — объявился. Сейчас по девкам бегает. Его отец, между прочим, тоже за Советскую власть кровь не проливал. Щенок в отца пошёл.
— Кто такой?
— Гречухин Николай.
15. НАЖИВКА ДЛЯ КРЮЧКА
Не желая посвящать никого из своих подчинённых полицаев в хитрый план Друлинга, Экерт решил отыскать Гречухина сам и поговорить с ним наедине, без посторонних свидетелей. Помня предостережение Друлинга, что всё задуманное надо выполнить осторожно и точно, Экерт ждал случайной встречи с Гречухиным где-нибудь в укромном месте. Гречухин нужен был ему до зарезу, а тот, как на грех, не подвёртывался под руку. Друлинг торопил Экерта, и начальнику полиции ничего не оставалось делать, как распустить слух. Сделал это он будто невзначай в разговоре с несколькими жителями посёлка и то с ведома шефа, давшего ему это хитрое задание, что немцы разыскивают Гречухина, подозревая его в чём-то. Отбросив мысль о случайной встрече, Экерт пошёл к Гречухину ночью домой, поднял с постели и увёл в комендатуру, где в тот поздний час никого, кроме двух часовых, — один из которых дежурил на улице, а другой в приёмной, на телефоне, — не было.
Он открыл дверь кабинета, в темноте прошёл к окну, тщательно зашторил его и только после этого включил свет. Гречухин переминался с ноги на ногу за порогом, не решаясь войти. Он опасливо поглядывал на Экерта, мучил себя вопросами: «Что ему от меня надо?» — и нервно мял кепку в руках.
Экерт неторопливо снял пальто, повесил на гвоздь, поправил ремень с кобурой и сел в кресло, притащенное полицаями из школы. За спиной Экерта, на стене, к тёмным грязным обоям был приклеен портрет Гитлера, вырезанный из пожелтевшей немецкой газеты. Лицо Гитлера, одутловатое, дегенеративное с чёрными усиками под ноздрями, было картинно вздёрнуто вверх и резко сдвинуто вбок. Безумные, чуть навыкате глаза глядели на Гречухина в упор, тупо и надменно.
«А чёлка у него как у блатного» — подумал Гречухин и усмехнулся.
— Ты чего, Мишка, там стоишь? — окликнул Экерт Гречухина. — Закрой плотней дверь и проходи сюда.
Гречухин нерешительно подошёл к столу.
— Садись, — Экерт указал на стул.
— Не смею отказаться, господин начальник.
Он сел напротив, на самый краешек стула, заложил ладони рук между коленями и всем корпусом подался вперёд.
— Курить будешь? — Экерт выкинул сигарету из пачки.
— Можно.
Поднося спичку и пристально глядя в небритое и сплюснутое лицо Гречухина, Экерт спросил:
— Ты против немцев где воевал?
— Нигде.
— А в Оболь вернулся зачем.
— Наши отступать стали. Я и вернулся к дому.
— Кто это — наши?
— Ребята из взвода. Их там с гулькин нос осталось. По пальцам пересчитать можно.
— А сейчас чем занимаешься?
— Хвораю. У меня поясница болит.
— Ты мне, Мишка, мозги не дыми. Хочешь отлежаться? Не выйдет. Я с тобой в бирюльки играть не стану. Церемониться тоже. Немцы тебя в айн момент шлёпнут, как узнают, что ты против них воевал! Так что не вертись. Нет у тебя выхода. Выбирай.
— Чего?
— Либо щи — кашку, либо свинцовую пуляшку…
— Кашка лучше.
— То-то же… Дельце мне одно провернёшь, пронюхаешь кое-что. Понял?
— Можно.
— Давно бы так. А то юлил туда-сюда. Ни нашим, ни вашим… Отец у тебя умней был. Он завсегда знал, кому служить.
Гречухин сплюнул на палец, пригасил сигарету и положил в пепельницу на столе.
— Да я что… — поспешил оправдаться он. — Я ничего. Только неожиданно для меня всё это. Ведь я никогда таким делом не занимался.
Экерт раздражённо шлёпнул по столу.
— Хватит кота за хвост тянуть. Слушай внимательно. Сегодня ночью ты подожжёшь склад.
— Как?
— Молчи! В третьем часу обольёшь стену пакгауза бензином, чиркнешь спичкой и…
— Пришлёпнут, господин Экерт.
— Нишкни. Охрана предупреждена. Тебя только схватят, отправят в тюрьму и все…
У Гречухина перехватило дыхание. Он слушал, а мысли его уже уплывали в тюрьму. Экерт замолк, вновь закуривая. Стало так тихо, что было слышно, как за плотной занавеской на окне, тычась в стекло, не находя выхода, нудно жужжала, как бомбовоз, муха.
— А если убьют? — глотая комок в горле, прошептал Гречухин.
— Нишкни, говорю. Немцы всё знают. Они набьют тебе только морду да жрать несколько дней не дадут — и всё. Понял?
— А дальше?
— Посидишь несколько дней в карцере. Обрастёшь щетиной… А потом тебя выкинут — и всё.
— А ну как убьют.
— Не скули. Немцы сами этот финт выдумали. Только живца у них не было, на которых больших щук ловят. Так что придётся тебе несколько дней на крючке поболтаться. Понял?
— Ещё бы не понять.
— То-то же. А мы тем временем слушок пустим. Мол, случайно пожар занялся. От окурочка пакгауз огорел. И что, мол, не виноват. Прощения просил. Немцы тебя пожалели. Помордовали немного и отпустили.
— А ещё что от меня потребуется?
— Ягодки впереди. Когда вся эта мышиная возня для тебя пройдёт, сыщешь тех, кто взрывает составы. Расскажешь им, что умышленно поджёг склад. Войдёшь в доверие. Ухватишься за ниточку и всех до одного вытянешь. Докумекался теперь, в чём дело?
Гречухин вскочил со стула:
— Не надо! Я не смогу! Дайте что-нибудь другое. Они же меня за такое убьют.
— Сядь! — отрывисто хлестнул словом Экерт. — Немцы скорее убьют, как узнают, что ты против них воевал. Ну? Пронюхаешь?
Руки Гречухина плетьми повисли вдоль тела.
— Сделаю. Всё обязательно сделаю. Только не говорите про меня.
— Вот так-то лучше. Ты парень не промах. Из тебя выйдет толк. Выполнишь — не забуду. Всё учту. А пока на вот, закури. Успокойся. Экерт выкинул на стоя несколько сигарет. Гречухин трясущимися руками схватил одну из них, сунул в рот и потянулся к начальнику полиции за спичкой.
16. ДЕВОЧКА С КОСИЧКАМИ
В тот апрельский вечер Зина вышла из дома до наступления сумерек. Солнце большое, красное, точно нарумяненное на ветру, медленно клонилось к горизонту.
Зина стояла на крыльце, поджидала Евгения Езовитова, который с минуты на минуту должен был зайти за ней. Чуть прищурившись, она глядела на улицу, тихую, пустынную: не было слышно ни лая собак, ни людских голосов. Только один раз из крайнего дома выбегала с ведром женщина, достала воды из колодца и так же быстро вернулась.
В нетерпении Зина стала прохаживаться по расчищенной дорожке от дома к калитке. Она уже хотела было зайти в дом, но, оглянувшись, увидела, как из дальнего проулка вышел Евгений и быстрой походкой направился вверх по улице, Зина подбежала к калитке, раскрыла её и стала ждать.
— Как дела? — спросила Зина, лишь только Евгений вошёл во двор.
— Нормально, — ответил Евгений. — Ты как, готова? Тогда пошли.
На крыльцо вышла Ефросиния Ивановна, спросила:
— Далеко ли вы это идти сговорились?
— Да так… Людей посмотреть, себя показать, — отшутился Евгений. — Вы не волнуйтесь, Ефросиния Ивановна, мы скоро придём.
Ефросиния Ивановна краем глаза взглянула на Зину, потом на Евгения и улыбнулась, припомнив, как внучка долго расчёсывала перед зеркалом волосы, как старательно заплетала косички и завязывала шёлковые ленты в бантики, как долго наглаживала светло-голубовое платье, которое редко надевала.
— Людей смотри, немцу себя не показывай, — не то в шутку, не то всерьёз сказала Ефросиния Ивановна.
— Мы, бабуль, в Ушалы сходим, — сказала Зина.
— А у вас там что, вечеринка собралась, что ли?
— Вроде того, — уклончиво ответил Евгений.
— Не время теперь веселиться. Сидели бы дома. В карты играли, что ли.
— В карты сейчас играть не хочется.
— Как знаете.
— Так я схожу, бабуль, можно? — спросила Зина.
— Сходи. Только недолго. А ты, кавалер, обратно уж её проводи. Затемно небось вернётесь.
На лице Зины вспыхнул румянец.
— Само собой, — кивнул Евгений.
Когда они выходили за калитку, бабушка предупредила, крикнула им вслед:
— Поосторожней идите.
Зина и прежде ходила в деревню Ушалы, но у Фрузы Зеньковой не была ни разу до этого.
