— Стой! — крикнул Экерт. — Поворачивай оглобли,
Мария натянула вожжи, их лошадь враз стала бок о бок вровень с серым вспотевшим конём Экерта.
— Куда это ты собралась, Лузгана? А?
— За сеном, Николай Артурович. На дальний покос. Бургомистр мне разрешил. Вот и лошадь с санями дал. Нам только один возок небольшой и надо.
— А это кто с тобой?
— Жених мой. Ай не узнал Бориса Маркиямова. Он же в нашей школе до войны работал. Забыл разве?
— Всех не упомнишь, — Экерт внимательно поглядел на Маркиямова, потом на Марию и подумал: «А ведь и впрямь уже невеста стала. Вымахала девка», — и вслух сказал: — Быстро ты…
— Что? — улыбаясь, спросила Мария.
— Выросла, говорю, быстро. Вот уж и невестой стала. Напрасно торопишься. Ничего нет хорошего в замужней жизни для бабы. Дрянь и одни хлопоты. Погуляла бы лучше. Куда торопиться?
— Как же не торопиться. Нынче каждый мужик дороже золота. Днём с огнём не сыщешь. Если не схвачу своего счастья — другие оторвут. Хочу к вам за разрешением прийти.
— А если я не дам его?
— Это почему же? — спросил Маркиямов на полном серьёзе.
— Калым за невесту по новому порядку начальству положен, — хитро посмеиваясь, ответил Экерт.
— За подарком мы не постоим, — сказал Маркиямов. — Калым за невесту выдадим.
— Тогда приходите. Зарегистрирую ваш брак. Только не забудьте на свадьбу пригласить.
— Обязательно! — лукаво и задорно смеясь, выдохнула Мария, по-настоящему радуясь удачно заплетённому разговору. — Пригласим.
— Ну, будьте здоровы, молодожёны. — Экерт освободил поводок уздечки и тронул коня. — Пошёл, Серый!
— Пока! — откликнулась Мария, хлестнув лошадь по спине вожжами.
Чем дальше они удалялись от Экерта, тем чаще погоняла Мария лошадь. Вскоре лошадёнка дотрусила до запорошённого снегом леса.
— Пронесло, никак, — отпуская вожжи, облегчённо вздохнула Мария и вдруг сплюнула. — Ишь, гад, калым захотел,
— Колыма по нём плачет, — отозвался Маркиямов, закуривая.
— Пулю ему в лоб, а не Колыму.
— Придёт время, получит.
14. ЧТОБЫ КОМАР НОСА НЕ ПОДТОЧИЛ
Взрыв на станции Оболь состава с авиабомбами и снарядами переполошил немцев. Весь гарнизон был поднят по тревоге. Немцы сбились с ног в поисках партизан. Они прочесали окрестные леса и, не найдя никого, ни с чем вернулись в посёлок. Майор Друлинг, комендант обольского гарнизона, был настолько взбешён диверсией, что готов был самолично пристрелить первопопавшегося на глаза. С трудом сдерживая гнев и ярость и опасаясь жестокого наказания со стороны начальства, он доложил командованию, что взрывы на станции Оболь были следствием налёта русской бомбардировочной авиации.
Нина Азолина, работавшая в комендатуре секретарём, приходила на службу немного раньше установленного времени и сразу приступала к работе. Помня о том, что немцы любят пунктуальность и точность, она старалась во всём поддерживать этот порядок. Нина садилась за свой стол, кивком головы здоровалась с переводчицей Терезой Оттовной, по рекомендации которой она была принята на работу в комендатуру. Нина была сдержанна в разговорах и служебные обязанности исполняла аккуратно, деловито и молча, что нравилось Друлингу.
Начальник гарнизона не прятал от подчинённых своей хитрости, а, наоборот, даже подчёркивал её. Он нарочно намекал почти во всём, что не доверяет не только Азолиной, но даже Терезе Оттовне. Видя в них ревностных и исполнительных служак, он поручал им многое, но не раскрывал служебных тайн и всегда относился к обеим с холодным пренебрежением и брезгливым высокомерием. По натуре он был надменен, груб, вспыльчив и никогда не умел владеть своими нервами. Даже на ближайших своих подчинённых немцев он смотрел искоса, едва удостаивая внимания.
Вернувшись из карательной экспедиции против партизан и не зная, на ком сорвать зло, Друлинг вызвал по телефону начальника обольской полиции Экерта и дал полную волю своему гневу. Он долго распекал Экерта за плохую охрану дороги полицаями, грозился расстрелять и повесить, если тот не поймает бандитов. Экерт поспешил сообщить Друлингу, что его люди уже изловили двух девчат, сестёр Лузгиных, которые, по его мнению, связаны с партизанами и у них при обыске было найдено немецкое обмундирование и он заключает из этого, что они убили немецких солдат.
Услышав это, Друлинг молча и испытующе посмотрел на Экерта, точно хотел уловить подвох, но лицо полицая, серое, осунувшееся, с испуганно-притаенным выражением в глубокосидящих глазах, красноречивее всего говорило о верности слов. В глазах Экерта Друлинг увидел рабскую покорность.
— Они сознались? — спросил Друлинг.
— Нет.
— Они должны сказать всё.
— Едва ли они заговорят, — глухо возразил Экерт.
Друлинг подошёл к Экерту вплотную и процедил сквозь зубы:
— Тогда пытать. Слышишь, пытать.
— Они ничего не скажут.
Друлинг сел и, закуривая, медленно проговорил:
— Казнить публично! Чтобы все видели! Все! Понятно?
— Слушаюсь, — поспешно ответил Экерт и облегчённо вздохнул, будто скинул тяжкий груз с плеч. Он приподнялся со стула и хотел было уйти, думая, что на этом разговор окончился, однако Друлинг указал ему на место. И когда Экерт, поджав под себя полы пальто, вновь сел, Друлинг под строжайшим секретом посвятил начальника полиции в детали плана, который тот должен был осуществить.
Ни один день и ни одну ночь отдал Друлинг для создания своего коварного замысла. Он перебирал в уме тысячи возможных вариантов ликвидации подпольной группы, которая действовала уже давно в обольском гарнизоне. Окончательный план у него созрел совершенно случайно из простой и, казалось бы, безобидной мысли. Каждое утро, проходя в свой кабинет через приёмную, где сидела Азолина и Тереза Оттовна, он отвечал на их приветствия молчаливым кивком головы. Однажды, подходя к двери, он более обычного задержал свой взгляд на Нине. Она заметила это, не подала вида и как ни в чём не бывало склонилась над бумагами. А у Друлинга в это время мелькнула мысль: «Странно. Эта русская, или, как её там по анкете, литовка, всё ещё работает в комендатуре. Или она настолько лояльна, что может так долго сотрудничать с нами»,
У Друлинга не было повода для подозрения или даже тени сомнения, но он тем не менее уверил себя в обратном и заподозрил Нину.
«А не подослана ли она ко мне партизанами?» — подумал он и тут же у него родился план, который незамедлительно решил осуществить.
Чтобы выполнить этот план, он вызвал Экерта и посвятил его во все детали своей хитро задуманной ловушки.
Друлинг говорил с Экертом сухо, короткими резкими фразами. Экерт ясно сознавал то, о чём говорил ему шеф, хотя слышал голос его будто издалека, настолько собственные мысли мешали слушать. Думал он о себе. Служа немцам как верный холуй и не жалея ничего святого на свете для этой службы и подчас не считаясь с самим собой, он никак не мог понять, почему это немец постоянно говорит с ним всегда пренебрежительно, точно видит перед собой не подобного себе, а что-то вроде животного, которого ничем нельзя назвать. Слушая Друлинга, Экерт никак не мог отделаться от мысли, невзначай пришедшей на ум. Голос
Друлинга шероховатый, резкий напоминал Экерту чем-то звук, который раздаётся при досылке патрона в патронник,
— Взрывы в Оболи, Экерт, это не есть акции партизан. Внутри гарнизона действуют другие бандиты. Их надо уничтожить. Ты это сделаешь. Слышишь? Ты и твоя полиция, которая жрёт самогон и ничего не делает. Ты понимаешь, чем это может кончиться, если не выловить бандитов.
— Понимаю, — Экерт поёжился.
— Нет, Экерт. Ты ни черта не понимаешь. Если гестапо возьмётся за это дело, то оно выкинет меня из этого кресла и отправит на фронт, а с тебя спросят по-другому.
Экерту хотелось возразить Друлингу, что тот несправедливо и беспричинно винит его, но, находясь в полной зависимости от немцев, он ничего не мог сказать в свою защиту. Искорка несогласия, чуть вспыхнувшая в его мозгу, тут же угасла, придавленная покорностью. Он чувствовал себя как паук в жестяной коробке, из которой не было выхода, и потому совершенно не мог постоять за себя, когда ему явно угрожали.
— Я сделаю всё, не поскуплюсь собой, господин майор, а выслежу бандитов, — только и сказал Экерт в ответ на угрозу Друлинга.
— Один со своими шавками ты ничего не сделаешь, Экерт, — возразил Друлинг. — Слушай меня внимательно.
На миг он замолк, встал из-за стола, прошёлся по кабинету, постоял у окна, прищуренным взглядом прощупал обольские дома, потом, подойдя к двери и закрыв её на замок, вернулся к своему креслу. Закуривая, он налёг грудью на стол, выкинул из лачки Экерту сигарету. Когда тот поспешно прикурил от его зажигалки, Друлинг шёпотом проговорил:
