Внимательно наблюдать. И грамотно подстраховаться.
Мужчина поднес к губам рацию:
— Я — первый, вызываю второго и третьего.
— Второй слушает первого.
— Третий слушает первого.
— Усильте внимание. Продолжайте контролировать этажи. В случае любого изменения ситуации — вы поняли, любого: «скорая помощь» к бабульке приехала, пьяный вышел на лестницу побуянить, — немедленно информировать. Немедленно!
— Есть.
— И ничего не предпринимать без приказа.
— Есть. — Конец связи.
Мужчина поменял частоту рации.
— Я — первый, вызываю четвертого.
— Четвертый слушает первого.
— Что нового?
— Никаких контактов объекта не зафиксировано.
— У нее не может быть сотового телефона?
— Почему не может? Вполне. Только она им не пользовалась.
— Вы уверены?
— Аппаратура бы среагировала.
— Вы уверены?! — Мужчина повысил голос.
— Виноват. Да. Я уверен.
— Приказываю: усилить блокировку объекта. Ваша аппаратура сможет перехватить сигнал по любому каналу связи?
— Перехватить — нет, зафиксировать, что сигнал был, — да.
— Вы контролируете весь дом?
— Такой задачи не ставилось. Да и… Все-таки шестьдесят четыре квартиры…
— Теперь ставлю. Но конкретизирую: ловить только спецсвязь.
— А телефонную — нереально.
— Четвертый!
— Виноват.
— Вы поняли задачу?
— Так точно.
— Вы хорошо поняли задачу?
— Да.
— Выполняйте. Как только вы зафиксируете любой сигнал, проинформируйте немедля.
Вы поняли? Не-ме-для.
— Есть.
Мужчина перевел дыхание, снова поменял частоту:
— Я — первый, вызываю пятого и шестого.
— Пятый слушает первого.
— Шестой слушает первого.
— Двор и дом в зоне уверенного контроля?
— Так точно. С обеих сторон. Хотя не идеально, но контролируем вполне.
Не идеально… Мужчина и сам знал, что не идеально; ну да за неимением гербовой пишут на простой.
— Приказываю: в случае появления подозрительных объектов докладывать сразу и быть в готовности открыть огонь. На уничтожение.
— Есть.
— Огонь по основному объекту — только на поражение. И только по моему приказу.
— Есть.
— Вопросы?
— Вопросов нет.
— Выполняйте.
— Есть.
Мужчина перевел дух. Еще один человек. Он занят тем, что ему поручено.
Осталось… осталось только задействовать Шалама.
Тот смотрел на босса с обожанием. Шалам всегда чувствовал невидимую дистанцию, которая отделяет его от этого человека. Дистанцию непосредственной власти. И его охватывало так похожее на восторг чувство сопричастности этой власти, пусть не такой, как раньше, но все же мощной, сильной, способной отдавать приказы и добиваться их исполнения. Он ждал, когда отдадут приказ ему. Тогда он тоже станет работающим звеном прекрасно отлаженной машины, созданной этим человеком со шрамом, сидящим рядом на сиденье автомобиля. Человеком, которым он сейчас восхищался и которому готов был простить любую слабость за ту силу, какая от него исходит.
Мужчина закурил, сделал несколько затяжек, выдохнул:
— Ты прав, Шалам. Эта сучка что-то крутит. Ты пойдешь и потрясешь ее как следует.
Подручный расцвел. Его идея, его! И босс ее принял!
— Есть, — ответил он, едва сдерживая радость. Хозяин хмыкнул про себя: дебил, он и есть дебил. Как бы не перестарался. Поэтому добавил:
— У тебя после позавчерашнего с девкой личные счеты…
— Да я…
— Можешь засунуть ей в задницу каленую кочергу, но… Чтобы осталась целой и невредимой! Понял?!
Шалам беспомощно лупал на шефа белесыми ресницами.
— Поясняю: надави на эту девку как следует, но никакого вреда не причиняй.
Напугай, можешь придушить слегка или палец сломать. Чтобы было очень-очень больно, но безвредно.
— Совсем безвредно?
— Ты понял меня? — повысил голос мужчина.
— Извините, босс. Я понял.
— Не куражься. Слушай связь. Возможно, подойдет спец. Если для того, чтобы ее разговорить, понадобятся препараты.
— Да на хрена нам спец, босс?! Эта сука безо всяких медицинских штучек зачирикает у меня, как птенчик по весне! Все выложит, что знает и что не знает, прямиком на блюдечко!
— С голубой каемочкой…
— Чего?
— Ничего. Выложит — хорошо, но «потрошитель» подойдет все равно. Такой порядок.
— Понимаю.
— Вот и славно, что понимаешь. Готов?
— Всегда готов, — гыгыкнул Шалам, вскинув руку в пионерском приветствии.
— С замками справишься?
— А чего с ними справляться? Квартира не сейф. Шалам открыл бардачок, извлек оттуда остро отточенный нож, моток скотча, металлическую коробочку из-под шприцев: там он держал какие-то ножнички, щипчики, которые использовал так умело, что жертвы жалели, что вообще родились на этот свет.
— Пошел! Да, рацию поставь на передачу, послушаю вашу беседу.
— Ага. — Глаза Шалама блестели, он радостно открыл дверцу и не спеша, вразвалочку, словно пытаясь растянуть предвкушение предстоящего удовольствия, двинулся к двери подъезда.
Крас поднес к губам рацию:
— Первый всем: начало операции.
Эту фразу он произнес трижды, последовательно меняя частоту. Закурил. Замер, откинувшись на спинку сиденья.
Он еще раз прокачивал принятое решение. Все правильно. Если за девкой кто-то стоит, этот кто-то так или иначе проявится. Вот тогда можно будет с легким серд-цем доложиться Лиру: так, мол, и так, против нас работают профи. Для него.
Краса, это было бы лучше всего: в играх профессионалов он чувствовал себя как карась в пруду. Лир и подавно. Ну а если девка блефует или действует на свой страх, то Шалам выдавит из нее все, что она знает. Было в Шаламе… было в нем что-то бесконтрольно-звериное; когда он чуял близкую кровь, ноздри его трепетали, лицо приобретало какую-то отрешенность… Жертвы чувствовали это кожей, выражение лица Шалама пугало их даже больше, чем предстоящая боль. А уж он-то, Крас, знал: настоящая боль развязывает любые языки.
Пожалуй, мужчина боялся бы своего слугу, ведь зверь способен на все. Боялся бы, если… в себе он чувствовал зверя, рядом с которым Шалам был просто беспородной дворовой шавкой. Зверя, опаснее, беспощаднее которого нет.
Он снова прикрыл глаза. И будто наяву, увидел девчонку — нагую, связанную, распятую, беззащитную перед его желанием. Перед его любым желанием. Сглотнул слюну, притронулся к лицу, чувствуя, как наливается кровью, пульсирует шрам.
Все люди — звери. А это означает только одно: чтобы выжить, нужно быть самым безжалостным из них.
Глава 9
— Капкан. Кап-кан. — Аля смотрела в одну точку. — Не знаю я способа прорваться.
Никакого. Кроме этого. — Она ласково притронулась к оружию.
— Хороши игрушки… — прокомментировала Настя.
— Ты знаешь, а мне нравится.
— Хм… Откуда у тебя к этим железкам такая нежность?
— Не знаю. Я же рассказывала, с двенадцати лет стрельбой занимаюсь, еще до переезда сюда. С детдома. А в шестнадцать стала мастером.
— Слушай, а ствол-то этот у тебя откуда?
— От верблюда. Классная штука, скажи?
— Ты что его, из тира, где тренировалась, заныкала?
— Вот еще… Мне его подарили.
— Кто?
— Давно. Константин Петрович Фадеев. Он в нашем детдоме дворником-сторожем работал. У него еще протез был вместо ноги, деревяшка. Он как раз стрелковый кружок и вел.
— Ему что, разрешили?
— А кому какое дело? Там, кстати, одни ребята были, только я — пацанка. Я у него в сторожке подолгу сидела, а когда он заболел — ухаживала. Насть… долгая это история. Просто как баба Вера меня к себе решила взять, дядя Костя мне «марголин» и подарил. На память. Он умер потом через неделю. Совсем уже старенький был.
— От чего умер-то?
— Наверное, как все. Жить устал.
— А чего ты раньше не говорила, что у тебя пистолет есть?
— А зачем кому говорить? Чтобы отобрали?
— Даже мне?
— Насть… Это теперь я тебя знаю, а как приехала… Ну тетка, ну добрая… А чего бы ей доброй не быть, когда муж тароватый, дом полная чаша и вообще во всем — ажур. В смысле — алее. Так что… Так что лежал он себе, в тряпочку промасленную завернутый, в чулане. Иногда я его доставала, когда баб Веры не было, чистила… И вообще — он красивый. Ты знаешь, этот Марголин, конструктор, он почти слепой был, эту машинку лепил, считай, на ощупь, из глины…
— Нет, Алька, — задумчиво произнесла Настя. — Ты не увлечена стрельбой, ты… Ты относишься к оружию как к другу. Давнему.
— Насть, сама не знаю. Не помню. Как и все мое детство не помню. У меня из детства только мишка и оставался. А теперь вот и его нет. Только порой картинки какие-то… Знаешь, наверное, совсем раннее воспоминание, младенческое: лежу в колыбельке, питаюсь и… гильзами играю, на веревочке. Как погремушками.
— Может, ты — дитя войны?
— А разве тогда была война? В восьмидесятом.
— Война всегда.
— А жаль.
