В тот вечер, в вечерних лучах солнца, когда я прикрыл дверь, комната, казалось, вырисовалась перед моим внутренним взором. Темный водоворот роскошного зеленого успокаивался около тускло-бежевых стен. Бархат мягко касался оконного стекла, глядевшего в крошечный, обнесенный изгородью садик. Глухо светился паркет, отражая темно-бежевый и коричневый светлых тонов.
Кресла и софа обтянулись старой парчой, говорившей об осенних тенях густых оттенков охры. Подушки жестких кресел, свалившихся на пол, когда мы боролись на инкрустированном холодном зеркале стола, где теперь она лежала, были сшиты из того же глубокого зеленого бархата, что и портьеры. Со стен напряженно вглядывались, следили друг за другом и за нами, мужчина и женщина с ребенком на руках, по прихоти художника почти злорадно. Книжные полки, ощерившиеся твердыми корешками, возвышались по обе стороны мраморного камина, чистоту линий которого не нарушал орнамент.
Я подумал, что эта комната всегда будет стоять перед моими глазами. Она запечатлелась во мне. До самой смерти.
Если вы видели меня этим вечером на экране в дружеской беседе с министром, отвечающего на вопросы со свойственной мне смесью ума и шарма, вам не могло прийти в голову, что зрение моей души целиком поглощено видениями. Как будто оно одно завладело тайной моей жизни.
23
Мой Господин, иногда мы нуждаемся в карте прошлого. Она помогает нам понимать и планировать будущее.
Уходя, ты так смотрел на меня, словно прощался навсегда.
После того, как я вымылась и привела комнату в прежний вид, я решила остаться дома и написать тебе, как-то объяснить свою уверенность в том, что поступаю правильно. Мне захотелось устранить между нами таинственность.
Я рассказала о себе так немного потому, что, по существу, мое особенное прошлое ни для кого не значимо. Возможно, лишь для тебя и Мартина.
Прошу меня простить. Но я обязана упомянуть его в этом письме. Поскольку чувствую, что мы непременно поженимся.
Тебе необходимы эти объяснения гораздо больше, чем ему. Мартин, как я говорила когда-то раньше, абсолютно бесстрашен в своих чувствах ко мне. Не выясняя причин, он принимает как должное то, что какая-то часть моей жизни остается закрытой для него. Он способен выдерживать мои исчезновения, разлуку, не расспрашивая. Тебе это недоступно. Ты почти не знаешь своего сына. Поверь, он замечательный.
Вы оба могли бы понять и принять мою короткую историю. Но лишь тебе важно ее услышать.
Ребенком я переезжала с места на место бессчетное множество раз. Бесконечные начала в разных школах, с новыми друзьями и странными языками необыкновенно сблизили нашу семью. Родные оставались единственным неизменным в жизни. Между нами установились самые тесные отношения. Моя мать, вероятно, еще любила отца в ту раннюю пору. Мы же с Астоном составляли друг для друга целый мир. Все рассказывали, делились всеми проблемами. Мы стали неразличимыми двойниками, вместе противостоявшими многочисленным детским горестям.
Ты не можешь себе представить, что подобная близость возможна. Когда она возникает так рано, вы смотрите на мир одними глазами, идете одной дорогой и ваши души срастаются. В нежном возрасте у нас была одна спальня на двоих. Мы вместе проваливались в сон, наше дыхание смешивалось, а в ушах еще звучали последние, сказанные друг другу на ночь, слова. Каждое утро с радостью разглядывали любимое лицо и вдвоем встречали новый день. Где бы мы ни были, в Египте, в Аргентине, или, под конец, в Европе, это просто не имело значения. Существовали только Астон и я.
Астон был значительно умнее меня, интеллектуальней. О, я тоже была совсем не дурой, но в нем был настоящий блеск.
Отец, доверяя ему, не захотел отправлять в школу семилетнего Астона. Он решил, что наши тинэйджерские годы должны пройти в закрытых учебных заведениях Англии.
Мой пансион был одной из подобных, совершенно приличных школ в Суссексе. Сначала я не находила себе места без Астона. Но вскоре привыкла.
Астон изменился сильно. Он всегда казался тихим и спокойным, но теперь все глубже погружался в свои занятия. Друзей у него не было. В его письмах ко мне сквозила печаль.
Я говорила отцу, что меня тревожит Астон. Когда в школе попытались разобраться, то отнесли это к трудности приспособления.
Наши первые каникулы (мы очень соскучились друг без друга за первый семестр) начались странно.
Я подбежала к Астону, моим рукам и ногам не терпелось крепко сжать его в объятиях и не выпускать. Но он провел пальцами по моему лицу и отстранил меня со словами:
— Я слишком скучал. Мне тяжело видеть тебя. Прикасаться к тебе. Слишком тяжело. Завтра будет легче. — И он ушел в свою комнату.
Мой отец был в отъезде. Мать сочла отсутствие Астона за ужином следствием крайнего перевозбуждения.
Поднявшись вверх по лестнице, я обнаружила, что его дверь заперта. В ответ на стук матери послышался голос:
— Все в порядке. Не волнуйтесь. Я просто захотел пораньше лечь. К утру все пройдет.
На следующий день он и в самом деле казался веселым. Мы болтали, играли, смеялись как прежде.
Но позже, в моей комнате, он рассказал мне об ужасном страхе, преследовавшем его. О том, что я была единственным человеком, которого он мог любить. Я была шокирована и даже несколько напугана силой его чувств.
После каникул, по возвращении в наши пансионы, я стала посылать ему письма, на которые он не отвечал. Через какое-то время пришла записка: «Мне будет легче, если ты не будешь писать».
Мне не с кем было поделиться этим. Да и что бы я сказала? Что мой брат скучает без меня… чересчур сильно? Мне тоже было грустно, но я так не страдала. Весь вопрос был в степени этих чувств, как ты видишь. Но кто может судить об этих предметах? Конечно, не юная девочка.
Я продолжала писать ему. Он не отвечал. На Пасху вернул мне письма нераспечатанными и сказал:
— Прошу тебя, мне действительно лучше, намного лучше, когда от тебя нет известий. Мне без тебя невыносимо плохо. Не понимаю, как жить своей отдельной жизнью. Но я должен. Нет надежды на что-либо иное, да? Ты меняешься. Мальчишки в школе постоянно обсуждают именно таких девочек, вроде тебя. Однажды один из них разлучит нас. Окончательно.
— Но, Астон, когда-нибудь и у тебя, и у меня появятся друзья и подруги. Мы вырастем и женимся. У нас будут собственные дети.
Он глядел на меня с изумлением.
— Разве ты не понимаешь, о чем я говорю. Я хочу быть только с тобой, всегда. Вдали я могу только выживать, не допуская ни единой мысли о тебе. Работаю как сумасшедший. Ты слышала от папы о моих успехах. Я, в сущности, первый во всем, всегда добиваюсь первенства.
