19
Наша компания смотрелась в ресторане чрезвычайно внушительно.
Вскоре присоединился Эдвард. В своем темно-голубом костюме он производил впечатление человека, твердо знающего, что его присутствие способно украсить любое общество.
Ингрид была в сером весьма утонченных оттенков, сдержанна, элегантна; я мог с уверенностью сказать, что одета она, как всегда, превосходно.
На общем благопристойном фоне выделялся «деревенский стиль» Салли. Все попытки матери превратить очаровательную английскую розу во что-нибудь более тщательно одетое, терпели поражение. Склонность дочери к кутюрье Лауре Эшли разбивала вдребезги материнские усилия поощрить неестественность. Я частенько бывал свидетелем подростковых битв, с удовольствием отмечая, что эта маленькая женщина, Салли, стойко держится своих пристрастий.
Ее друг был спортивного вида блондин. Костюм его вполне отвечал бы строгим требованиям пиджачно-брючной гармонии, если бы не серый с черным зигзаг узора, являвший собой откровенную насмешку над традицией.
Я медленно и внимательно изучал каждую персону, с единственной целью не обнаружить моего пристального внимания к Анне и Мартину. Наслаждался возможностью быть совсем рядом с Анной и не взглянуть на нее. Даже ощутить на своей щеке ее быстрый поцелуй и все-таки не увидеть.
Мартин взялся рассаживать присутствующих. Я оказался справа от Анны. «Сегодня вечером нет пар», — шутливо провозгласил Мартин. Салли села по правую руку от меня, рядом с Ингрид и Мартином, дальше приятель Салли и Эдвард. Боковым зрением я видел Анну, кажется, она была одета во что-то темно-голубое. От этого контраста ее волосы еще потемнели. Мне на ум пришла строчка одной старой песенки: «Смуглая девушка, вся в голубом».
Прежде чем сделать заказ, мы тщательно изучили цены. Наконец выбрали.
— Ну вот и все, — произнес Эдвард. — Что за наслаждение быть приглашенным на праздник. Прими мои поздравления с твоей новой службой.
Мы подняли бокалы за Мартина.
— Анна, ты ведь тоже занимаешься журналистикой?
— Да.
— И вы познакомились на работе?
— Да, так случилось.
— Это хорошо. — Эдвард смерил ее прохладным взглядом. В его глазах читалось: «Не слишком умничай, молодка».
— Вы довольны своей профессией?
— Вполне.
— Почему?
— Она кормит меня, — пояснила Анна.
— И что, неплохо?
— Это весьма напоминает инквизицию, дедушка.
— Виноват. Я был излишне груб?
— Ничего, — постарался сгладить неловкость Мартин. — Анна — превосходный журналист.
— Ты тоже близок к этому, — заметил Эдвард. — Как ты считаешь, это на всю жизнь, я имею в виду вашу работу?
— Да. Я люблю газетный мир. Это возбуждает — следить за событиями, видеть свой материал в печати.
— Уповать на то, что люди прочтут это, — ехидно вставила Салли.
— И они читают. Я знаю, что делаю. — Он не отрывал глаз от Анны.
Быстро повернувшись, я перехватил этот взгляд. В нем была страсть.
— Отец, Мартин всегда был убежден, что журналистика — для него.
— Конечно. Но, бывает, люди меняются со временем, не так ли? — Эдвард посмотрел на меня.
— Ты подразумеваешь политиков, — резко заговорил Мартин — Помилуй Бог, я не хочу быть таким. Это не мое, дед. Я оставляю политику вам с папой.
— Поживем — увидим. Все же это придет к тебе. Ты красноречив, интересен, да-да, и умен.
— Любопытно, даже очень, — подчеркивая каждое слово, продолжил Мартин — Мне нужна независимость. В политической жизни ей нет места, существует лишь партийная точка зрения.
— Допустим, — продолжил Эдвард, — а как быть с точкой зрения того парня, который издает твою газету?
— Как правило, репортажи идут в номер без изменений. Только передовицы контролируются всерьез, — парировал Мартин.
— А ты что об этом думаешь, Анна? — неожиданно спросил молодой человек Салли.
— О, я всего лишь обозреватель. Стараюсь внимательно наблюдать, а там описать увиденное правдиво и остро. Это доставляет мне удовольствие.
— Обзор — сильное место Анны, — подтвердил Мартин. — Она ничего не упускает… ничего. Я не знаю никого проницательней Анны.
Я почувствовал, что Анна кивнула головой. Посмотрел на Ингрид, ее глаза были прищурены. По лицу пробежала тень покорности. Наши взгляды встретились. «Она забрала нашего сына», — казалось, говорила моя жена. Гораздо больше, подумал я, значительно больше.
— Ну, молодой человек, а теперь давайте поговорим о вас. Что поделывает сын Ника Робинсона на телевидении? Что вам это порождение рабов массовой информации? Только что мы обсудили газеты и получили редкостное удовольствие, выслушав наших обозревателей. Теперь давайте обратимся к телевидению. В чем его притягательность для вас?
— Власть, в конечном счете могущество, так мне кажется.
— Власть! Предположим, так. Это я могу понять. И как вы собираетесь добиться этой власти, молодой человек?
— Информация… вот что перевернет мир. Я не думаю, что политики… я хочу сказать… — Он запнулся, ступив на скользкую почву и боясь оскорбить присутствующих. — Ну скажем, я не думаю, что они могут реально изменить представления людей о жизни и вселенной. Тогда как для телевидения в этом нет ничего невозможного. Я хочу со временем… в будущем делать программы… об острых социальных проблемах, которые…
— Которые всегда были областью художников. Влиять на жизнь и душу с помощью искусства.
Все повернулись ко мне, кроме Анны; я это ясно ощутил, она даже не шевельнулась.
— Святые небеса, — воскликнула Салли. — Как мы серьезны. Искусство, политика, средства массовой информации. Неужели все это входит в программу нашей вечеринки!
Эдвард рассмеялся.
— Я так замечательно провел время, беседуя со всеми вами, молодые люди. Мне было бы приятно видеть вас в следующие выходные в Хартли на двадцатой… на моих именинах. Будут только семья и близкие. — Эдвард улыбнулся Анне и Джонатану.
— Чудесно. Ты сможешь приехать? Да, дорогой? — спросила Ингрид.
— Вероятно. Я должен проверить.
— Анна?
— Думаю, да. Благодарю вас.
И Салли, и Джонатан тоже согласились. Сама мысль о выходных с Анной и Мартином открывала мир чудовищных возможностей и необыкновенной радости.
Обед медленно тянулся к заманчиво сладкому завершению. Я прожил без малого три часа, каждую секунду безропотно предавая себя и Анну.
Как будто дьявол стоял за моей спиной и увлекал меня к гибели.
20
— Я так гордилась собой сегодня. Так была довольна. Чувствовала в себе громадные силы быть матерью. «Взгляни на созданное мной, и удивись, оно огромно». — Ингрид многозначительно вздохнула.
