– Я у них шестнадцать лет пробыл! – выкрикнул де Шатильон. – И ничего там такого не заметил, хоть я, слава Богу, не глупее других. Недоумки мерзкие, пропахшие мускусом и козлом! Куда им с нами равняться! Да тут и дивиться нечему: откуда им набраться ума, ежели вся мудрость мира только от Святого Духа исходит!
Князь Триполи посмотрел на говорившего, и на лице его появилось странное выражение.
– Действительно, – признал он, – вы там провели шестнадцать лет… И неужто ничего интересного не заметили и ничего нового не узнали?
– Ничего! – горделиво заверил барон. – Потому как мне это без надобности. Верую я в Господа нашего Иисуса Христа и в свой добрый меч, а кто скажет, что рыцарю сего мало, тот понапрасну мудрствует!
– Что ж, позавидовать можно такой беззаботности. Я хоть и пробыл там меньше вас, а увидел…
– Много видит тот, у кого глаза велики от страха.
От гнева Раймунд побледнел как полотно, шее у него вздулись синие жилы, спокойствия его как не бывало. Сразу став похожим на неистового своего деда Раймунда Тулузского, князь, словно изготовившись к атаке, подался вперед и свистящим голосом вопросил:
– Вы смеете намекать, что я трус?
Вопрошаемый не успел блеснуть достойным ответом, ибо молчавший до сих пор король изо всей силы грохнул об пол позолоченным посохом.
– Никаких свар! – произнес он бесстрастно и повелительно одновременно. – Свой спор вы уладите после и в другом месте. Князя Трипольского прошу продолжать и не забывать о том, что он замещает меня и стоит выше оскорблений, по недомыслию бросаемых ему.
Ренальд де Шатильон все так же вызывающе смотрел на возбужденного и тяжело дышащего Раймунда III, но князь сумел-таки совладать с собой и продолжил речь:
– Не знаю, что уж там такое непонятное случилось с моими глазами, но видели они предовольно. Видели, как росла военная мощь Айюбида, бывшего некогда простым военачальником, видели, как обветшалая держава бессильных халифов сама далась в руки победителю, а он сумел власть не только захватить и удержать, но и упрочить. Вот у кого стоило бы поучиться! Веками незначительные различия в вере разделяли халифов багдадских и халифов египетских. Черный цвет Багдада и белый – сынов Египта… Ныне же этих различий не существует, над магометанами взвилось общее для всех знамя Пророка, победило единство. Ныне «джихад», священная война сарацин, может быть объявлена только нам. Иного врага у них нет.
– Подобает ли столько времени посвящать богомерзким делам неверных? – вопросил со вздохом епископ из Бовэ, прибывший в Святую землю вместе с Филиппом Фландрским.
– Подобает, ваше преосвященство. Знание врага – признак силы. Повторяю: нам надо поучиться у мусульман искусству управлять. В огромной державе Саладина все решает одна голова. Одна воля! Там и быть такого не может, чтобы группка людей, мнящая себя государством в государстве, на каждом шагу ставила препоны властям.
– Кажется, это в наш огород камень? – пристукнув мечом, поинтересовался великий магистр.
– Удивляюсь вашей догадливости. Да, я говорю о вас. Где нам тягаться с Саладином, ежели оба иерусалимских ордена всегда действуют наперекор любому распоряжению короля!
– Единственной нашей целью является сбережение Святого Гроба, – ответил великий магистр.
– Странные же вы выбираете средства для ее достижения.
– Средства мы выбираем по собственному разумению. Государь всегда может на наши мечи опереться. Смиренные и покорные рабы Божии, мы…
– Будет вам шутки шутить, ваша святость! Не до веселья сейчас!… Не вы ли недавно повязали послов Саладина, возвращавшихся от короля с подписанным договором? Держали до тех пор, пока я на вас не двинулся с войском!
– Подобно благородному рыцарю де Шатильону, мы против заключения договоров с неверными.
– Мнения свои надобно в совете отстаивать, не уподобляясь разбойникам с большой дороги!
– Оскорблений не потерплю! Государь! Я протестую!
Но никто не поддержал великого магистра ордена, вызывавшего всеобщую ненависть. Напротив, озлобленно зашумевший совет с редким единодушием набросился на Одо де Сент-Амана, бароны наперегонки перечисляли проступки и вины храмовников. Припомнили великому магистру некоего армянского правителя, записавшегося было в их орден, но не стерпевшего беззаконий и сбежавшего к туркам. Видать, даже у неверных порядка побольше, чем в их ордене! С особой яростью поминалось недоброй памяти взятие Аскалона, когда храмовники выставили в проломе стены свою стражу, не давая другим рыцарям войти в город. И что же? Пока храмовники со своими бились, язычники собрали разбитые силы и их самих прогнали из города. А ведь его осада длилась много дней и стоила много золота…
Великий магистр, давно привыкший к подобным нападкам, хладнокровно молчал, поглядывая на крикунов презрительным взором. Когда же бароны охрипли и успокоились, он надменно изрек:
– Пусть не ждет благодати от Бога королевство, в котором вернейшие слуги Его столь несправедливо гонимы. Невместно рыцарям Храма защищать себя оправданиями. Заботу о нашей чести мы доверяем Господу. Он и рассудит.
– Ишь, невместно им себя защищать, кротким ягняткам! – язвительно прокричал дю Грей. – Да с вами только свяжись, сразу распростишься с жизнью! С исмаилитами иметь дело не так опасно, как с храмовниками! Спесивцы! Душегубы!
– Государь! – закричал великий магистр, но голос его потонул в новом взрыве общего возмущения, в котором уже не различались отдельные голоса.
Хотя иерусалимские бароны и далеко ушли от честной рыцарской простоты былых времен, проявление явного лицемерия разозлило всех донельзя. «Смиренные, покорные рабы Божии» – каково! Богачи ненасытные, ростовщики, кровопийцы, самого дьявола за пояс заткнут! Честь свою они доверяют Господу! Честь! Бароны раскраснелись, постукивали мечами, в воздухе пахло дракой. Принц Филипп тревожно заерзал на стуле, патриарх Ираклий озирался, ища, куда бы сбежать. Из-за колонн с любопытством выглядывали оруженосцы. Ученый архиепископ из Тира безмолвно воздел руки горе. Попытался было что-то сказать король, но слов его никто не услышал, и снова ему пришлось изо всей силы ударить посохом в пол.
– Молчать! – прокричал он. – Вы на совете, а не в кабаке! Мы собрались здесь в скорбный час, дабы решить вопрос чрезвычайной важности. Все по местам и сидеть тихо!
Бароны примолкли, тревожно поглядывая на короля. А ну как вздумается ему сойти к ним и пустить в ход руки? Брр!… Да и голос его – громкий, повелительный – произвел должное впечатление. На белом неподвижном лице дико горели глаза. Бароны присмирели и расселись по скамьям. Король продолжал стоять, тяжело опираясь на посох.
– Великий магистр требовал моей защиты, – произнес он. – Отвечу ему так: орден Храма – точно рана живая на теле нашего королевства. Мой отец усиленно добивался его роспуска и, коли продлил бы ему Бог веку, непременно получил бы на то позволение от Рима. У меня мало сил, я терплю… Надеюсь, преемник мой не потерпит…
– Я тоже не потерплю! – вспылил великий магистр и, осыпая всех отборной бранью, выбежал вон из зала.
Патриарх Ираклий кинулся следом, якобы для умягчения ссоры, на самом же деле – боясь утерять милость могущественного Сент-Амана.
Не обращая на их уход внимания, Балдуин продолжал:
– Короля мы должны выбрать такого, чтобы он не пугался вооруженных монахов. Чтобы он никого не пугался, ибо, если по правде говорить, то и вы, благородные рыцари, недалеко ушли от храмовников. Слышал я тут многих, которые на магистра кричали, ногами топая, а сами-то ничуть его не лучше! Да-да, ничуть, ничуть! Припомнили вы храмовникам все их грехи, а ежели я начну припоминать ваши? Своевольство ваше доведет когда-нибудь королевство до гибели! Из-за вашей строптивости и корысти уже пропала Эдесса, жемчужина нашего королевства. Ваши свары погубят все!
И король, утомленный речью, опустился на свое место. Присутствующие посверкивали на него глазами, возмущенно щелкали пальцами, притопывали каблуками. Дохляк! Да как он смеет так обращаться с ними, славными воинами, первыми баронами королевства?! Мальчишка! Знает, что его никто пальцем не тронет, побрезгует. Ну и все-таки помазанник… И потом, злись не злись, а говорит он чистую правду… Пропала Эдесса… Пропала, потому как тогдашний князь Антиохии Раймунд отказал в помощи старому де Куртене… Так и отрезал: скорее туркам помогу, чем ему! Давняя была меж ними ссора из-за какой-то девки… Жалко, жалко Эдессы…
Откинув голову на спинку кресла, король сделал знак князю Триполи, и тот возобновил ход прерванного спором совещания.
– Все, на нынешнем совете сказанное, – начал он, – да еще сказанное среди крика и ссор, являет собой неопровержимый довод тому, что на наш трон нельзя сажать заморского родича, будь он хоть семи пядей во лбу. Мы должны выбрать в короли одного из нас, благородного здешнего рыцаря, хорошо знающего местные условия и трудность нашего положения.
