мяч, отбирал вещи.
Он был сущий дьявол. Ни друзей, ни подруг. И вел себя как сумасшедший. Это было объяснимо. Ну кто в двадцать лет мог бы жить в Акуа Траверсе, если не желал кончить, как Нунцио Скардаччоне — пожиратель волос? Феличе метался по Акуа Траверсе среди четырех домов, словно бешеный тигр по клетке, готовый разорвать любого. Счастье, что он иногда уезжал в Лучиньяно. Но и там у него не было друзей. Когда я выходил из школы, я часто видел его одиноко сидящим на скамейке на площади.
В том году была мода на штаны а-ля слоновьи ноги, обтягивающие цветные майки, легкую небритость и длинные волосы. Феличе плевал на моду. Волосы он стриг коротко, бриолинил и зачесывал назад, тщательно брился и одевался в военные куртки и камуфляжные штаны. А вокруг шеи повязывал платок. Он ездил на 127-м «фиате», ему нравилось оружие, и он рассказывал, что служил в десантных войсках в Пизе. Хотя все знали, что он проходил службу в пехоте в Бриндизи. У него было острое лицо барракуды, мелкие редкие зубы, как у только что родившегося крокодильчика. Нам он объяснял это тем, что у него все еще молочные зубы. Но они у него не менялись никогда. Если он не раскрывал рта, то был почти симпатичным, но, если распахивал свою печку или смеялся, ты отскакивал на пару шагов.
В один прекрасный день, не сказав никому ни слова, он уехал.
Если у Черепа спрашивали, куда уехал его брат, он отвечал:
— На Север. Работать.
Этого было достаточно, и жизнь шла дальше.
А сейчас он вновь появился, взошел, словно ядовитая трава. На своем 127-м цвета жидкого дерьма. Он спускался от заброшенного дома.
Это он посадил мальчика в яму. Вот кто это сделал.
Укрывшись за деревьями, я высматривал, нет ли кого в доме.
Когда убедился, что я здесь один, вошел в дом, ступая по проторенной дорожке. Кроме пакетов из-под макарон, пивных бутылок, кастрюльки в яблоках на земле валялась пара открытых банок из-под тунца. И в углу свернутый мешок из камуфляжной ткани.
Феличе. Это его. Я даже представил, как он, сидя на этом мешке, жрал тунца из банки.
Я наполнил бутылку водой, взял из коробки веревку, вышел во двор, привязал веревку к стреле лебедки, сдвинул лист и матрас и посмотрел вниз.
Он лежал, завернутый в коричневое покрывало, свернувшись, словно дикобраз.
У меня не было желания спускаться в яму, но необходимо было убедиться, что там есть мясо, не съеденное моей сестрой. Да, я видел Феличе, едущего от холма, но меня по-прежнему буравила мысль о том, что этот мальчик может быть моим братом.
Я достал сыр и спросил:
— Можно к тебе? Я тот, что приносил воду. Ты помнишь? Я принес тебе поесть. Немного сыра. Очень вкусный сыр. Лучше, намного вкуснее мяса. Если ты на меня не набросишься, я тебе его дам.
Он не ответил.
— Ну так что, можно спуститься?
Феличе мог его зарезать.
— Я бросаю сыр. Возьми. — И я бросил сыр.
Сыр упал рядом с его ногой.
Черная рука, стремительная, словно тарантул, вынырнула из-под покрывала, ощупав землю, наткнулась на сыр, схватила его и утянула под тряпку. Пока он ел сыр, ноги у него дрожали, как у дворовой собаки, оказавшейся перед куском бифштекса после нескольких дней без еды.
— У меня есть вода… Дать тебе?
Он махнул мне рукой.
Я спустился в яму.
Как только он услышал, что я рядом, он опять свернулся клубком у самой стены. Я посмотрел вокруг в поисках следов мяса.
— Не бойся. Я тебе ничего не сделаю. Хочешь пить? — Я протянул ему бутылку. — Пей, она вкусная.
Он сел, не снимая с себя покрывала. Он походил на маленькое оборванное привидение.
Торчащие худые ноги напоминали две белые жалкие ветки. Он протянул из-под покрывала руку, схватил бутылку, как раньше сыр, и она исчезла под тряпкой.
У привидения оказался длинный, как у муравьеда, нос. Он пил.
Он высосал всю воду за двадцать секунд. Когда закончил, отрыгнул.
— Как тебя зовут? — спросил я.
Он даже не удостоил меня ответом.
— А как зовут твоего отца?
Никакого результата.
— Моего зовут Пино, а твоего? Может, твоего тоже зовут Пино?
Мне показалось, он что-то пробормотал.
Я подождал немного и сказал:
— Феличе. Его ты знаешь? Я его видел. Ехал отсюда на своей машине… — Я не знал, о чем еще говорить. — Хочешь, чтобы я ушел? Если хочешь, уйду. — Никакой реакции. — Ну и ладно. Я пойду. — Я ухватился за веревку. — Тогда пока…
Я услышал бормотание, вздох и еще какие-то звуки из-под тряпки.
Я прислушался.
— Что ты сказал?
Опять звуки.
— Не понимаю. Говори громче.
— Медвежата!.. — прокричал он.
Я отпрыгнул.
— Медвежата? Что значит «медвежата»?
— Медвежата-полоскуны… — сказал он чуть тише.
— Медвежата-полоскуны?
— Медвежата-полоскуны. Если ты оставишь открытым окно кухни, медвежата-полоскуны влезут в нее и украдут торты и печенье и все, что вы едите, — сказал он очень серьезно. — Если ты, например, оставишь мусорное ведро с остатками еды рядом с домом, медвежата-полоскуны придут ночью и все съедят.
Он был похож на сломанное радио, которое неожиданно включилось.
— Очень важно хорошо закрывать ведро, если нет, они все из него выбросят.
О чем он говорил? Я попытался прервать его.
— Здесь не водятся медведи. Нет даже волков. Лисицы есть. — Потом спросил: — Вчера ты случайно не ел мяса?
— Медвежата-полоскуны кусаются, потому что боятся людей.
Дались ему эти медвежата-полоскуны. И что они полощут? Тряпки? И потом, медведи разговаривают только в комиксах. Мне не нравилась эта история с медвежатами.
Для меня было важно другое.
— Ты можешь мне сказать? Ну, пожалуйста. Ел ты вчера вечером мясо? Мне надо это знать.
Он мне ответил:
— Медвежата мне сказали, что ты не боишься властелина червей.
Голос в моем мозгу говорил, чтобы я не слушал его, чтобы скорее бежал отсюда.
Я схватился за веревку, но не мог заставить себя уйти и продолжал зачарованно смотреть на него.
Он настаивал:
— Ты ведь правда не боишься властелина червей.
— Властелин червей? А кто это?
— Властелин червей говорит: «Эй, засранец! Я сейчас пошлю тебе кое-что. Возьми это и верни мне корзину. Если нет, я спущусь и раздавлю тебя, как червя». Ты — ангел-хранитель?
— Что?
— Ты — ангел-хранитель?
Я пробормотал:
— Я… я нет… я не ангел…
— Ты ангел. У тебя тот же голос.
— Какой ангел?
— Который разговаривает.
— А разве не медвежата-полоскуны с тобой разговаривают? — Мне никак не удавалось отыскать смысл в его безумстве. —
