Да, кажется, и тут я промахнулся. Cоседи, знакомые, дочь, живущая в Питере… Нет, видимо, здесь бригаду народных мстителей искать бесполезно.
– Анна Николаевна, я копии документов возьму, изучу их, и в ближайшее время свяжусь с вами, – сказал я, вставая со стула.
– А чаю не выпьете? – спросила женщина, поднимаясь вместе со мной и взглядом указывая на закипавший чайник.
– Да уже вечер, а у меня ещё одна встреча в городе.
– Ну хорошо, тогда буду ждать вашего звонка, – сказала она, торопливо отбирая из своей папки бумаги для меня и складывая их в отдельный файл. – Давайте я вот тут, поверх ответа из прокуратуры телефон свой вам напишу. Звоните, если появятся вопросы. А когда ждать выхода статьи?
– Я думаю, на неделе станет известно.
– Что ж, буду надеяться. Спасибо вам большое, что не забываете нас. Вы о квартире, пожалуйста, упомяните, что отцу её обещали, да так до сих пор и не дали.
Я кивнул в ответ, и направился к выходу. У самой двери Сотникова окликнула меня.
– Вы ещё вашим молодым людям из редакции привет от меня передавайте, – сказала она мне в след.
Я застыл на месте.
– Каким молодым людям? – осторожно спросил я, медленно поворачиваясь на пороге.
– Ну корреспондентам вашим, которые сразу после того случая заходили, – сказала она.
– А какие они были из себя? – поинтересовался я.
– Ну одного я не особенно приметила – маленький, чёрненький, ещё в куртке кожаной был. А второго хорошо помню – высокий такой парень, блондин. Он ко мне несколько раз после заглядывал, всё сокрушался, что статью о нас в редакции не пропустили. Энергичный такой. Знаете, один из мужиков, что отца избили, денег нам предлагал, чтобы мы не жаловались на него. Мелочь какую-то, двадцать тысяч рублей. Я взяла – знала уже тогда, что всё равно не приняли наше заявление, ну а с худой овцы, сами понимаете… Услышал ваш коллега об этом, и раскричался: «Зачем вы взяли деньги у этого палача, надо было ему в рожу их кинуть!»
– А, я понял, о ком идёт речь, – сказал я, выходя. – Передам ему, конечно, Ваш привет.
Идя от двери подъезда, я поздравлял себя с первой удачей. Судя по описанию Сотниковой, делом её отца интересовался Саша Васильев. И это было не простое журналистское любопытство – он приезжал сюда несколько раз, причём даже после того, как его материал отклонила редакция. Не собирался ли он помочь семье больного другим способом? Если так, то этот план сработал – после смерти Обухова у Сотниковых появилось значительно больше шансов добиться справедливости. Оставалась загадкой личность второго визитёра, но это я решил оставить на потом – хватит уже на сегодня таинственного…
Вместе с тем история несчастного старика не шла у меня из головы. Человека грабят, избивают, отнимают у него имущество, нажитое десятилетиями труда, а чем его родные отвечают на это? Пишут наивные письма далёким московским начальникам, а дома бездействуют и отмалчивается… И с ними, что поразительно, молчат все – знакомые, соседи, друзья. Даже местные активисты ограничиваются перемыванием судейских косточек на интернет-форумах под прикрытием сетевой анонимности. Эх, Терпилов, по праву ты носишь своё название…
Чёрт возьми, да будь Сотников моим родственником, так просто Обухов у меня бы не отделался! Организовал бы всё – и бучу в интернете, и телевизионные репортажи, и газетные статьи с пресс-конференциями. Информационный повод буквально просится на первые полосы – ветерана войны, пенсионера, как собаку выкидывают на улицу, чтобы освободить место для дачного посёлка коррупционеров. Девяностолетнего старика избивают, а после оставляют на морозе, и только чудо спасает его от гибели. К этому я обязательно присовокупил бы и то, что всё это творится на фоне россказней о заботе о ветеранах, громогласных речей о Великой Победе с высоких трибун, и накручивания предвыборных очков на социальной политике.
Справедливости в этой ситуации добиться легко. Вряд ли федеральные власти станут выгораживать каких-то мелких провинциальных жуликов, ну а несколько депутатов Госдумы, которые решат сделать себе паблисити на этой истории, найдётся всегда. Но одно дело я, человек с подвешенным языком, знакомый с информационными технологиями, имеющий связи. А другое – немощный старик и его слабые, запуганные родственники, находящиеся на пороге нищеты, и боящиеся любого властного чиха…
«Кто может, тот добьётся своего, а остальное – отговорки…» – глухо отозвалась в сознании фраза, сказанная утром Бурматовым. Может быть, он прав, и не стоит тратить душевные силы на человека, который не предпринял никаких усилий для того, чтобы помочь себе самому? Ведь как ни крути, а одним отчаянием бездействие Сотниковых оправдать нельзя. В конце концов, не раковые же они все больные? В их деле окончательная черта ещё не проведена, зачем же опускать руки? Ещё многое можно было сделать: поднять общественность, обойти редакции московских газет и телеканалов, устроить, наконец, какой-нибудь пикет. Кто виноват, что ничего из этого не предпринято? Это был удобный, соблазнительный ответ, но я никак не мог принять его в себя, согласиться с ним. То и дело перед моими глазами вставало бледное измученное лицо старика, как сейчас я чувствовал терпкий запах лекарств в пыльной духоте комнаты, и слышал голос его дочери, которая спокойно, как о чём-то привычном и обыденном рассказывала об избиении отца…
Глава восьмая
Размышляя так, я сам не заметил, как дошёл до большой площади Лермонтова, где была назначена наша встреча с Ястребцовым. В этот час тут было темно и безлюдно. Тусклый свет фонаря, стоявшего рядом с памятником поэту, выхватывал из сплошной мглы лишь часть постамента и две ближние скамейки, полностью заваленные снегом. Поднявшийся к ночи ветер лениво таскал по площади крупную как пшено порошу, и она, то стелясь по земле, то взвиваясь выше человеческого роста, складывалась в причудливые фигуры, среди которых я невольно различал то детский хоровод, то стаю уток, бьющую крыльями над поверхностью озера, то слепую старуху с растрёпанными волосами, бредущую наощупь с вытянутыми руками. Положив ладонь на эфес сабли, и задумчиво склонив голову, каменный Лермонтов безразлично наблюдал за тенями, мечущимися у его ног…
Николай уже ждал меня: постукивая каблуком о каблук, он с портфелем в руке топтался возле скамейки.
– Привет! Ну слава Богу, я уже продрог весь, – сказал он, подавая мне руку в шерстяной варежке. – Давай в кафе каком-нибудь с тобой присядем?
Мы зашли в маленькую закусочную напротив библиотеки и, на входе оставив пальто на облезлой латунной вешалке в форме лосиных рогов, устроились за круглым деревянным столиком в глубине зала. В помещении кроме нас было лишь трое посетителей – юноша с девушкой, которые пили чай с пирожными и нежно щебетали о чём-то своём, держась за руки, и мужчина за пятьдесят лет в деловом костюме; расстегнув ворот рубахи и ослабив галстук, он в одиночестве угрюмо напивался водкой, закусывая её маринованной сёмгой.
– Что заказывать будем? – устало спросила полная официантка в засаленном переднике, кладя перед нами пару меню в потёртых кожаных папках. – У нас сегодня фирменное блюдо – стейк в лимонном соусе.
– Нет, девушка, спасибо, – приветливо сказал Николай, энергично потирая руки. – Мне вы пока стопку водки принесите и тарелку харчо, хорошо? – Холодрыга на улице, – оправдываясь за спиртное, виновато улыбнулся он мне.
– А мне чёрного кофе, пожалуйста, – попросил я.
– Ну что, – сказал Николай, когда официантка ушла. – Как у тебя дела?
Я хотел начать рассказывать о редакции, но воспоминание о старике не давало мне покоя. Не известно ли Николаю что-нибудь об этой истории?
– Коля, ты знаешь, я только что по заданию редакции был на Абрикосовой, у Сотникова. Помнишь такого?
– Сотников? Нет, не помню.
– Ну это ветеран, у которого дом отобрали в Пантелеевке, да ещё и избили его при выселении.
– А, знаю, – глухо отозвался Николай. Он нахмурился, опустил глаза и вжал голову в плечи, словно боксёр на ринге, приготовившийся к глухой обороне. – Это Обухова проделки. Земля ему понадобилась, вот он и расселил деревню.
– Что же тут у тебя творится? – не сдержался я. – Ведь мало того, что Сотников – глубокий старик, так ещё и ветеран войны. А вы не то что не помогли ему, а даже выслушать отказались. Это у вас обычная практика?
Николай выпрямился на стуле и нервно передёрнул плечами.
– Да мы пытались по делу работать, – сквозь зубы процедил он, упрямо глядя в сторону. – У нас три человека им занимались, и в Москву ездили, и на месте со своими пытались договориться. Ну не давали нам уголовку возбуждать и всё. Ты не понимаешь, что за человек был этот Обухов – у него везде завязки имелись – и тут, в городе, и в областном правительстве, и даже в Генпрокуратуре.
