– Да.
– Болело вот тут? – Он положил руку ей на грудь, и Паскаль ревниво поморщился.
Ди кивнула:
– Да. И изжога.
– А еще?
– Аппетит пропал. Устаю быстро. Все тело ломит. Часто хочется в туалет, и потею сильно.
– Так, – кивнул доктор.
– И еще кое-что. – Она посмотрела на Паскаля.
– Я понял. – Доктор повернулся к Паскалю и сказал по-итальянски: – Пожалуйста, не могли бы вы подождать в коридоре?
Паскаль вышел на лестницу и встал на верхней ступеньке, прислушиваясь к тихим голосам. Через несколько минут вышел врач. Вид у него был обеспокоенный.
– Ну как, доктор, все плохо? Она умирает?
Вот ужас-то будет, подумал Паскаль, если их первая американская гостья, к тому же актриса, умрет в гостинице. А вдруг она и вправду принцесса? Ему вдруг стало ужасно стыдно за такие эгоистичные мысли.
– Наверное, ее надо в большой город перевезти, там уход будет получше?
– Не думаю, чтобы сейчас ей что-то угрожало. – Доктор Мерлонги отвечал задумчиво и рассеянно. – Кто ее сюда послал, Паскаль? Вы знаете этого человека?
Паскаль сбежал по лестнице и вернулся с клочком бумаги, который прислали вместе с Ди. Доктор внимательно прочитал записку. Там говорилось, что счет следует прислать в римский Гранд-Отель некоему Майклу Дину, сотруднику кинокомпании «Двадцатый век Фокс». На обратной стороне ничего написано не было. Врач поднял голову:
– Вы знаете, как девушка, страдающая от рака желудка, будет описывать свои симптомы, Паскаль?
– Нет.
– Она будет жаловаться на боль в пищеводе, тошноту, отсутствие аппетита, рвоту, возможно, живот немного распухнет. По мере того как будет распространяться опухоль, появятся и другие симптомы. Будут задеты кишки, мочевыводящий канал, почки. Может быть, прекратятся менструации.
Паскаль покачал головой. Бедная женщина!
– Разумеется, это все симптомы рака желудка. Но вот загвоздка: какой врач, столкнувшись с такими симптомами у молодой женщины, не сделав эндоскопии и биопсии, поставит диагноз «рак», а не куда более очевидный?
– Какой же?
– Беременность.
– Беременность? – громко переспросил Паскаль.
Доктор зашикал.
– Вы думаете, она…
– Я не знаю. Сейчас еще слишком ранний срок, чтобы сердцебиение прослушивалось, и симптомы у нее тяжелые. Но если бы ко мне обратилась пациентка такого возраста с жалобами на тошноту и раздувшийся живот, изжогу и отсутствие месячных… Знаете, рак желудка чрезвычайно редко встречается у молодых женщин. А вот беременность, – он улыбнулся, – куда чаще.
Они шептались, хотя Ди, конечно, не понимала по-итальянски.
– Погодите, выходит, рака у нее нет?
– Не знаю. Надо помнить, что у ее матери рак был. Вполне возможно, у американских врачей другие методы диагностики, до нас еще не дошедшие. Я просто говорю, что, основываясь на этих симптомах, диагноз поставить нельзя.
– Вы ей об этом сказали?
– Нет, – рассеянно ответил врач. – Я ничего говорить не стал. Она столько пережила, я не хочу давать ей ложную надежду. Если этот ее друг… – он взглянул на листок, – Майкл Дин, приедет, спросите его, что он знает.
Пожалуй, в списке вопросов, которые Паскаль хотел бы задать человеку из мира кино, этот был последним.
– И вот еще что, – доктор взял Паскаля за руку, – вам не кажется странным, что фильм снимают в Риме, а ее отправили сюда?
– Они искали тихий уголок у моря, – ответил Паскаль. – Я спросил, может, ей в Портовенере, но мне ответили, что нет.
– Разумеется. Я же не говорю, что у вас тут плохо. – Доктор Мерлони сразу отреагировал на испуганный тон Паскаля. – Но ведь, скажем, в Сперлонге почти так же тихо и до Рима гораздо ближе. Так почему же ее послали к вам?
Паскаль пожал плечами:
– Тетя говорит, молодые тут не умирают.
Доктор вежливо засмеялся.
– Ладно, вот появится этот человек, и тогда мы что-нибудь узнаем. Если на следующей неделе она еще не уедет, попросите Томассо-коммуниста привезти ее ко мне на осмотр.
Паскаль кивнул. Они вернулись в комнату американки. Девушка спала. Золотистые, как оливковое масло, волосы разлились по подушке. Одной рукой она прижимала к себе тарелку с макаронами. Рядом лежала рукопись романа Бендера.
4. Улыбка небес
Апрель 1945
Окрестности Ла-Специи
Автор: Алвис Бендер
А потом пришла весна, и вместе с ней конец моей войны. Генералы, штабные крысы, послали сюда слишком много солдат, войска нужно было чем-то занять, и мы протопали маршем по всем закоулкам Италии. Всю весну мы шагали по меловым долинам в предгорьях Апеннин. Путь был свободен, нас ждали деревни, рассыпанные по зеленым холмам близ Генуи крошками высохшего сыра. Из подвалов понемногу выбирались на свет сердитые худые итальянцы. Конец войны, мерзкая формальность. Мы ютились в брошенных землянках и бункерах. Притворялись друг перед другом, будто нам не терпится повоевать, а на самом деле были довольны, что немцы быстро отступают и мы не успеем догнать их на марше. Линия фронта, Linea Gotica, отодвигалась все дальше и дальше.
Мне бы радоваться, что остался жив, так нет же: на меня напала черная тоска. Мне было страшно, одиноко, меня корежило от варварства, царившего вокруг. Но главное несчастье пришло снизу. Ноги подвели. И превратились в красные, мокрые, распухшие от инфекции копыта. Мои ноги перешли на сторону противника. Пока они меня не предали, я думал в основном о трех вещах: сексе, еде и смерти, думал каждую минуту на марше. Настала весна, и думать я теперь мог только об одном: сухие носки. Меня преследовали галлюцинации. Я бредил сухими носками. Я вожделел их. Представлял, как после войны куплю пару толстых вязаных носков и суну в них измученные ноги. Как я умру стариком с сухими ногами в шерстяных носках.
Каждое утро штабные крысы приказывали артиллерии обстреливать земли к северу от нас. А мы маршировали в промокшем обмундировании под мелким затяжным дождем. От Девяносто второй пехотной дивизии, целиком состоявшей из негров, мы отставали всего на два дня. Там же, впереди нас, шли два батальона интернированных японцев, которых штабные генералы привезли как пушечное мясо для тяжелых боев на Западном фронте. Мы же просто проводили зачистки, проходя вслед за неграми и японцами по уже проторенному ими пути. Счастливчики. Нам повезло, что генералы не придумали для нас занятия получше. Я служил в помеси разведроты и стройбата. Тут были специалисты всех мастей: инженеры, плотники, похоронная команда, переводчики с итальянского (в их числе я и мой друг Ричардс). Мы должны были подходить к окраинам разоренных деревень, помогать хоронить убитых и раздавать конфеты и табак в обмен на информацию. Информацию предполагалось получать от оставшихся в живых немногочисленных и основательно напуганных женщин и детей. Считалось, будто они смогут рассказать нам, как отступали немецкие войска, где расположены минные поля, где были штабы и склады оружия. Потом поступил еще приказ записывать имена партизан-коммунистов – они прятались среди холмов и воевали на нашей стороне.
– Значит, теперь за коммунистов возьмутся, – сердито ворчал Ричардс. Его мать была итальянкой и говорила с ним на родном языке, чем спасла сына от участия в настоящих боях. – Могли бы подождать, пока мы эту войну закончим, а уж потом бы следующую затевали.
Мы с Ричардсом были старше своих однополчан. Двадцатитрехлетний Ричардс уже дослужился до капрала, я в свои двадцать два был рядовым первого класса. Оба мы успели поучиться в колледже. Мы были похожи внешне и вели себя одинаково. Я был светловолосым, долговязым жителем Висконсина, где остался мой семейный бизнес – торговля автомобилями. Ричарде был светловолосым долговязым жителем Сидар-Фоллз, штат Айова, где на паях с братьями владел страховой компанией. Но была между нами и разница. Меня дома ждали лишь несколько бывших подружек, приглашение работать преподавателем литературы да парочка жирных племянников. А вот у Ричардса были прелестная жена и маленький сын, которые очень надеялись увидеть его снова.
В сорок четвертом мы с Ричардсом не гнушались никакой информацией. Мы докладывали, сколько буханок хлеба конфисковали у местного населения немцы, какие одеяла забрали партизаны, а однажды я даже написал рапорт на пару абзацев о несчастном немецком солдате, раненном в живот: его вылечила при помощи оливкового масла и костной муки деревенская ведьма. Доложил, так сказать, о методах паллиативного лечения. Работа, конечно, поганая, но мы старались: альтернативой было долбить известняк и закапывать трупы.
Само собой, на моей войне случались вещи и пострашнее – ходили слухи о кошмарных концлагерях и о том, что тыловые крысы собираются разделить мир пополам. Но для нас с Ричардсом война состояла из мокрого обмундирования и бесконечных марш-бросков по грязным дорогам и холмам, из окраин разбомбленных деревень да из редких допросов перепуганных замызганных крестьян, умолявших дать им еды. Небо затянуло тучами еще в ноябре, а сейчас был уже март, и казалось, этот дождь никогда не кончится. Весь март мы шагали только ради того, чтобы шагать, без всякой тактической цели, просто потому, что промокшая армия – если она не на марше – начинает смердеть, как толпа бездомных. Две трети Италии к тому моменту уже были освобождены. То есть стерты с лица земли войсками, полагавшими великолепные статуи, церкви и дома своим главным врагом. Скоро и северу предстояло стать такой же освобожденной грудой обломков. Мы поднимались по сапогу полуострова, как женщина натягивает чулок.
