В какой-то момент, наклонившись за очередным снежком и выпрямившись, она вдруг столкнулась глазами с одним из молодых людей на лавочке. Оказалось, они оба пристально наблюдали за ней, Любой. На мгновение она замерла, а потом оглянулась.
Виктор Палыч с девятого этажа стоял неподвижно возле своей машины и тоже смотрел на Любу. И даже дворник перестал сгребать снег – он стоял, опершись на свою лопату, и внимательно наблюдал за странной девочкой, которая с шумом, визгом и хохотом играла в снежки сама с собой. И громко при этом сама с собой разговаривала.
Люба опустила руку с занесённым снежком.
– Нюсь, – тихо-тихо сказала она, – они ведь все тебя не видят, да?
– Ну конечно, – Нюся махнула худенькой лапкой, – ну и что?
– Ну, – Люба заговорила ещё тише, – они, наверное, думают, что я сумасшедшая…
– И что? – Нюся пожала плечами и наклонилась за очередным снежком. – Про меня они вообще не думают. Или думают, что меня нет.
– Может, – Люба потёрла нос, – может, давай лучше на санках покатаемся? Дворник вон какую кучу снега насобирал, с неё будет здорово кататься…
Про себя она подумала, что, катаясь одна на санках, она будет выглядеть всё же не так глупо, как играя сама с собой в снежки.
– Ну, – Нюся изумлённо пожала плечами. – Хорошо. Кстати, этот ваш снег на вид совсем как ванильное мороженое. И такой же холодный.
– Он несладкий, – со знанием дела пояснила Люба, поднимая санки. – Я много раз пробовала. Хотя всё равно интересно! – Она сгребла пригоршню снега и сунула себе в рот. Нюся тут же сделала то же самое.
– М-да, – проговорила она, – совершенно несладкий. Вообще – никакой. Ну, пошли, что ли, к твоей горке?
Горка снега, насыпанная дворником, оказалась низковата для катания, и съезжать с неё, примостившись вдвоём на санках, Нюсе быстро надоело. Люба начала прикидывать, не слепить ли им снеговика – опять же, из соображений неприметности, но Нюся уже сама решила, что ей интереснее. Отбежав от Любы на несколько шагов, она соорудила здоровенный снежок и швырнула его в Любу. Та украдкой оглянулась на молодых людей на лавочке. Они были уже заняты своим разговором, но время от времени всё же поглядывали в её сторону. Вздохнув, Люба принялась с отсутствующим видом рисовать что-то ногой в снегу.
– Ну чего ты? – изумлённо-нетерпеливо спросила Нюся. – Ты… ты что? – В её голосе послышались обиженные нотки.
Люба не отвечала.
И в этот момент…
«Плюх!» – основательный снежок угодил прямо в Любину шапку.
«Плюх!» – второй попал Нюсе по носу.
– Ийо-хо-о-о! – снова завопила Нюся.
В нескольких шагах от девочек стояла и улыбалась с обычным своим хитроватым прищуром Аделаида Семёновна. Нюсин первый снежок угодил ей в пальто, Любин – в руку…
– Все против всех! – воскликнула Аделаида Семёновна непререкаемым тоном.
Люба как-то мгновенно забыла о своих опасениях. Она знала, что все вокруг на них смотрят, но это почему-то стало ей совершенно безразлично. Было так весело играть в снежки с Аделаидой Семёновной и Нюсей, одновременно увёртываясь от летевших в неё снарядов и отстреливаясь сразу в двух направлениях, что неинтересно было размышлять о том, что могут подумать эти совершенно чужие люди.
Правда, игра, увы, закончилась довольно быстро.
– Уф-ф-ф, – пропыхтела Аделаида Семёновна и устало опустилась прямо на горку снега, собранную дворником. – Все-таки, дети, годы мои не те…
– А здорово было! – Люба плюхнулась навзничь в сугроб, Нюся тотчас последовала её примеру. Впрочем, как следует покататься по снегу им не удалось.
– Ну-ка прекратите! – строго прикрикнула Аделаида Семёновна. – Ангину хотите заработать?! Вставайте сейчас же!
Люба неохотно поднялась и начала отряхивать пуховик. Впрочем, это было уже бесполезно: в её сапогах и в рукавах медленно таял набившийся снег.
Нюся, приподняв из сугроба голову, начала протестующе:
– А мы, между прочим, не…
– Обе, я сказала! – гаркнула Аделаида Семёновна.
Нюся вскочила как ужаленная.
– Ну вот, – уже тише сказала довольная Аделаида Семёновна. – А теперь – марш домой! Ноги-то небось мокрые уже?
– Ага, – кивнула Люба.
Проходя мимо дворника, она заметила, что тот всё ещё стоит столбом посреди двора и неотрывно следит за странной парочкой – вполне определенно сумасшедшей старухой и такой же сумасшедшей, по его мнению, девочкой.
– А я думала, «глаза на лоб вылезли» – это только так говорится, – шепнула Люба. Аделаида Семёновна совсем по-девчоночьи хихикнула в ответ.
Нюся вприпрыжку ускакала вперед, к подъезду. Люба продолжала медленно идти рядом с Аделаидой Семёновной.
– Смелая вы всё-таки, – тихо сказала она.
Аделаида Семёновна, мгновенно поняв, о чём идёт речь, усмехнулась.
– Знаешь, милая, – сказала она, – я уже давным-давно не обращаю внимания на то, что могут сказать или подумать обо мне люди. Я слишком старая, чтобы тратить на это время. И я давным-давно привыкла, что меня считают – кто старой ведьмой, – тут она подмигнула Любе, – а кто и просто выжившей из ума старухой. Ну сама подумай, какое мне или тебе дело до мнения чужих людей, ничего на самом деле о нас не знающих? И знаешь, – задумчиво добавила она, – совсем уж точно это мнение не стоит того, чтоб обижать своих друзей.
Люба посмотрела вслед Нюсе.
– Ага, – согласилась она. – Не стоит.
* * *
Дома Любу ждал сюрприз: оказалось, мама успела убрать всю квартиру сверкающей мишурой, гирляндами и серпантином и нарядить ёлочку, и теперь в доме просто-таки запахло приближающимся Новым годом.
Правда, Люба чуточку огорчилась, что ёлку нарядили без неё, – она ведь так любила это делать!
– Не расстраивайся! – сказала мама. – Мы с папой решили, что в этом году обязательно поставим настоящую живую ёлку. До потолка! Завтра папа сходит на ёлочный базар, а потом мы с тобой вместе будем наряжать большую ёлку в гостиной. А эту, маленькую, мы поставим в твоей комнате.
* * *
Сказать по правде, наряжать ёлку Любе в этом году так и не довелось, потому что назавтра она лежала в постели с высоченной температурой, градусником под мышкой и горлом, перевязанным толстым колючим шарфом. Аделаида Семёновна, едва заглянув Любе в рот, обвинила её в поедании снега и приговорила к постельному режиму и целой куче лекарств. И потом целую неделю – почти до самого Нового года! – Люба провела в постели.
Впрочем, она не очень скучала – рядом с ней всё время сидела Нюся и без умолку трещала, рассказывая какие-то истории и новости из разных квартир.
Глава девятая
История Маруни
После того как в квартире Аделаиды Семёновны появились кошка Мурыська и её котята – Снежка и Глазка, квартирная Маруня надолго впала в задумчивость. Она ходила вокруг них кругами, что-то прикидывая, относилась к кошкам ласково и особое внимание уделяла черной, как уголёк, Глазке.
Однажды пришедшие в гости Люба и Нюся застали в кухне Аделаиды Семёновны странную картину. Хозяйки не было дома, и на кухне безраздельно царила Маруня. На табурете у окна сидел, поджав ноги, Соколовский-Квартирный и печально взирал на происходящее: Маруня дрессировала Глазку.
– Каргоруша! Ко мне! – нараспев скомандовала Маруня. Умная кошка подошла к ней и ласково потерлась о ноги. – Теперь поди к холодильнику и принеси молока!
Глазка недоумённо мяукнула.
– Ну! Не делай вид, что не понимаешь!
– Как ты её назвала? – изумилась Люба.
Маруня резко обернулась к двери.
– А-а, это вы… да вот – учу её, учу… Каргорушей у меня станет.
– Да уж будет тебе, Меремьяна, – негромко сказал Соколовский-Квартирный.
– А что? – вскинулась Маруня и обиженно поджала губы. – Мы, между прочим, не хуже иных-прочих будем! Имеем право! Уж мы-то из старых домовых, мы знаем, что полагается!
Соколовский-Квартирный только грустно вздохнул и почесал за ухом, а потом обратился к девочкам:
– Не будет сегодня Аделаиды Семёновны, она по делам на весь день ушла. Да и я, пожалуй, домой пойду. С Меремьяной, знаете ли, сейчас бесполезно разговаривать.
Маруня только фыркнула на безответную кошку.
– Каргоруша! Тряпку мне принеси!
* * *
Люба и Нюся выскочили из квартиры через входную дверь следом за Соколовским-Квартирным.
– А что это с ней? Она с ума сошла, да? – наперебой начали спрашивать они, семеня сзади и едва поспевая за старым домовым.
– Ничего она не сошла с ума, – чуть сердито ответил Соколовский-Квартирный, нажимая на кнопку лифта.
В отличие от Нюси, он совсем не любил подниматься на свой этаж пешком – что, впрочем, было и неудивительно в его почтенном возрасте.
– А зачем тогда она Глазку дрессирует? – недоумевала Люба. – И ещё называет её… каркушей какой-то.
– Не каркушей, а каргорушей, – строго поправил Соколовский-Квартирный. – Не успокоится никак… всё думает, что в ней сомневается кто-то.
