словно рассказывая о своих планах на выходные. – Обычно умирают от травм или от истощения.
С быстротой молнии я схватила со стола нож. Плевать, пусть меня пристрелят, но лучше умереть от пули, чем от выпадения матки.
Боунс как будто заранее догадался о моем намерении. Он моментально вывернул мне запястье:
– Ай-ай-ай, как нехорошо! А я-то думал, что ты умнее.
Говоря, Боунс продолжал сжимать мою руку, и это не предвещало ничего хорошего. Это было хуже, чем просто физическая боль.
Боунс резко крутанул мне запястье, отчего глаза у меня едва не выскочили из орбит. Стараясь не закричать, я почти легла на поверхность стола, а он, не ослабляя своей железной хватки, сказал:
– Сначала ты будешь сосать у них до тех пор, пока губы не растрескаются. Потом тебя вы**ут спереди и сзади. После этого тебя отхерачат почти что до смерти. Так что выпей и закуси, пока у тебя имеется такая возможность.
Огласив грядущие перспективы, он отпустил мою руку и толкнул так, что я буквально влетела в свое кресло.
Гости продолжали сидеть и есть, словно ничего не произошло. Жестокость, побои, брань оставили их совершенно равнодушными. Они двигали челюстями с еще большим аппетитом.
Рука болела – фиг пошевелишь.
– Жри! Быстро! – ткнул Боунс пальцем в мою тарелку.
Я подчинилась. Вилку пришлось держать в левой руке; впрочем, у меня улетучились даже остатки аппетита. Я едва сдерживала слезы: суровая истина заключалась в том, что меня прямо сейчас изнасилуют сразу четверо.
Глава седьмая
Кроу
Я сидел в комнате напротив камина и глядел на танцующие языки пламени. Дрова потрескивали, иногда вспыхивали искры. Окрестности тонули в тумане. Зима никак не хотела отступать, а солнечных дней почти не выдавалось.
Я налил себе еще бренди из стоявшего рядом на столике графина. С каждым глотком я погружался во все более и более глубокое оцепенение. Бренди был великолепен – прекрасно выдержан и приятен на вкус. Лучшего, пожалуй, я не пил. Бутылка такого стоила, мягко скажем, недешево, но ничего другого душа не принимала.
Бренди. Мой единственный и незаменимый друг…
Я перевел взгляд на стену, вернее, на развешанные картины. Все были сплошь оригиналы, написанные по моему личному заказу. Величественные пейзажи, холмы, уходящие к самому горизонту ряды виноградных лоз, дома, сложенные из древних, как само время, камней.
Обычно, созерцая это, я чувствовал себя счастливым.
Но теперь при взгляде на открывающиеся пейзажи мне становилось тошно.
В дверь негромко постучали.
– Разрешите?
Слуги никогда не входили в мою комнату без разрешения.
– К вам Кейн, – раздался спокойный голос Патрисии.
Видеть брата мне не хотелось. Мне вообще не хотелось видеть кого бы то ни было. В прошлый раз, когда он заявился, я даже не пустил его на порог. Боль лучше лечить в одиночестве.
Я хотел, чтобы меня оставили в покое.
– Скажи ему, что я занят.
Но служанка не отходила от двери.
– В чем дело, Патрисия?
– Он говорит, что знает, что вы скажете… но все равно не уйдет, пока вы с ним не переговорите.
Кейн имел обыкновение испытывать мое терпение с детских лет.
– Прекрасно. Ладно, зови его сюда.
– Слушаюсь, сэр, – сказала Патрисия, и ее шаги затихли в отдалении.
Я налил себе еще стакан и снова уставился на огонь. Мое украшенное резьбой кресло служило замечательным средством для поднятия упавшего духа. В соседнее кресло ни я, ни кто-нибудь другой никогда не садился. Я вообще не понимал, зачем оно стоит в моей комнате.
Через несколько мгновений в комнату вошел Кейн. Неухоженная борода свалялась клочьями, а в глазах горел неугасимый огонь ярости. Увидев бутылку на столе, он молча взял себе стакан (он всегда брал мои вещи без спроса).
Затем он уселся в соседнее кресло и тоже воззрился на пылающий камин.
В комнате воцарилась приятная тишина. Чувство братского локтя всегда помогало нам в невзгодах. Но потом судьба взяла свое. Сначала наша семья насчитывала пять человек. Потом она сократилась до четырех. Затем – до трех.
Теперь нас осталось лишь двое.
– Давно тебя не видел, – прервал молчание Кейн.
– Угу… Я тоже.
– Неудивительно. Ты же всех гонишь от себя.
– Неправда. – Я поболтал бренди в стакане. – Просто я никого не хочу видеть. Люди мне противны. А это две большие разницы.
– Ага. Но ты не пошел на похороны Ванессы.
– И что с того? – холодно спросил я. – Я сказал ей свое последнее «прости» в тот момент, когда ее мозги брызнули на мой гребаный пиджак. Я попрощался с нею за мгновение до ее смерти, Кейн, этого достаточно.
Я поднес стакан к губам. Обжигающая жидкость успокаивала.
– Мама бы не одобрила.
– Так она и сама мертва. И кто теперь может знать, что бы она сейчас сказала!
– Мне кажется, что ты слишком холоден.
– Я и так всегда слишком холоден. Так что удивляться тут нечему.
Кейн стал разглядывать картины на стене. Картины висели у меня повсюду. Они демонстрировали великолепие природы.
– Как знаешь, друже. – Кейн придвинулся ближе к огню и побарабанил пальцами по своему стакану. – Слезами горю не поможешь…
Я, в общем-то, не очень и плакал.
– Я был готов мстить немедленно, в день смерти нашей сестры. Тебя только вот ждал…
– Есть какие-либо соображения?
Еще бы! Я только о мести и думал. Но я не просто мстил своим врагам. Я должен был унизить их, заставить их страдать, опозорить их на весь божий свет. Свои планы я вынашивал очень бережно. Я выжидал. Я ловил подходящий момент.
– Я поступлю с ним точно так же, как он поступил с нами.
– В смысле? Можно поточнее?
– Возьму того, кто ему дорог, и убью к дьяволу! Пускай он не сможет спать, зная, что его человек в наших руках! Что его связывают, бьют до беспамятства, е*ут во все дыры. И вот когда он подумает, что уже все позади, мы спустим курок.
– Звучит впечатляюще. Но есть одна проблема.
Я прекрасно понимал, какая это проблема.
– У него же никого нет. Ни семьи, ни друзей, ни жены, ни детей.
– У каждого человека есть кто-то, кто ему дорог.
(Даже у меня был такой человек.)
– Да он же полный чурбан! Если что-то и любит, так только власть.
– Ничего. Подождем.
– И сколько прикажешь ждать?
Да хоть всю оставшуюся нам жизнь. Месть – это забег на длинную дистанцию. Спринтерам здесь делать нечего. Месть требует терпения. Нечеловеческого терпения. Месть требует, чтобы ее исполнили в совершенстве.
– Будем ждать столько, сколько потребуется.
