– Почему был? Я есть, я здесь, рядом с тобой.
– Я не оговорилась. Десять дней назад поезд ушел. Не в переносном смысле. В самом прямом. Поезд, который увез меня от твоей «дьяковской» приставки. Ты сам отпустил меня на этот поезд и не попросил остаться, а от всей души пожелал мне побед в новой жизни. Ты столько лет был «героем моего романа», что я была уверена, что другого быть не может. Теперь мне даже перед собой неудобно. Прошло всего несколько дней, а у меня уже нет этой уверенности. Ты не думай, что у меня кто-то появился. Честное слово, пока никого. Мне даже физически сейчас не до этого. У меня в голове сейчас другие мужчины. Иностранцы. «Батманы», «пируэты», «шассе». Но я уже могу сказать, что это пока. И даже способна предположить, что смогу быть без тебя.
До сих пор Дьяков не мог пожаловаться на свою реакцию. И на футбольном поле, и в учебной аудитории, и в штатных, и в нештатных отношениях с «сильным» и «слабым» полом. Хорошая реакция объяснялась не только тем, что досталось от мамы с папой. Почти всегда он был заряжен на «прием мяча», имел в запасе долю секунды, которой хватало, чтобы распорядиться им «в одно касание».
«Мяч», который прилетел от Вари, не был неожиданным. Но он был таким «крученым», содержал в себе столько новой информации, что Санька не смог его «с ходу» обработать и замер в нерешительности.
Очевидным было одно: «ход игры» теперь диктовал не он.
Три дня Дьяков провел в Москве. По утрам и вечерам сопровождал Варю по одному и тому же маршруту: общежитие – репетиционный зал – общежитие. И маршрут, и темы разговоров повторялись. Если по-крупному, их было всего две. Первая – углубление их первой беседы. Вторая укладывалась в рубрику «обмен творческими планами».
Проводив Варю до подъезда зала, Санька ехал в ЦС «Буревестник», где договаривался о южной тренировочной базе для команды на весну и добывал спортивную форму, бутсы, мячи для университетской команды. Там же ему удалось выпросить направление в гостиницу «Турист».
Во второй день своего пребывания он даже сумел забронировать на вечер столик в ресторане «Центральный». Те, кто понимает, оценят высочайший для тех лет уровень этого достижения. С точки зрения гастрономической это были, как говорят гадалки, «пустые хлопоты». Варя была на строжайшей диете. Естественно, без спиртного. В знак «пролетарской солидарности», чтобы избавить ее от соблазна, Саня тоже умерил свои аппетиты. Но обстановка, музыка, возможность слиться в медленном танце стоили усилий, затраченных Санькой на охмурение мэтра ресторана.
Возвратившись из ресторана в общежитие, неожиданно они обнаружили на столе комнаты записку: «Варя, меня не теряй! Ночую у тетки в Баковке. Лина».
Линой звали ту самую брюнетку, соседку по комнате.
В висках у Саньки мелкой дробью застучали барабанные палочки. Он вопросительно посмотрел на Варю. Не снимая плаща, Варя подошла к нему, обняла, прислонив голову на плечо. Потом подняла голову и поцеловала в губы жгучим, совсем не дежурным поцелуем. Санька даже не успел ей ответить, как она резко отстранилась:
– Нет, Санечка. Нет. До завтра. Я жду тебя утром.
И совсем-совсем тихо:
– Ты в себе разобрался? Позволь теперь это сделать и мне.
Атаманов. 1964
Летом этого года Николай Петрович отпраздновал свой двадцать восьмой день рождения. Дата была не круглая и не юбилейная. Если честно, то никакая.
В прошлом году, еще будучи холостяком, он пригласил в ресторан на «мальчишник» человек десять коллег. И этим ограничился. Друзьями в Камске он как-то не обзавелся.
Год назад ему в голову бы не пришло накрывать по этому поводу в просторной комнате отдыха, расположенной позади его кабинета, стол с крепкими и не очень крепкими напитками, бутербродами и фруктами. И тем более напрягать начальника ОРСа, чтобы содержание стола не уронило авторитет советских железнодорожников в глазах тех, кто посчитал своим личным и служебным долгом проявить внимание к недавно назначенному НОД-4.
В числе посетителей оказались заведующий транспортным отделом обкома; секретарь горкома, курирующий железнодорожников; первые лица района, директора крупнейших предприятий. Наступивший день рождения оказался особенным по одной причине: «новорожденный» стал лицом первой величины областного масштаба. Это значило, что отныне он будет принимать гостей не тогда, когда ему хочется, а когда надо.
Не будем лукавить. Такое посягательство на его личную свободу настроения не портило. Даже наоборот.
Дьяков. Конец июля 1964
В зале заседаний ученого совета чествовали футбольную команду университета, занявшую второе место на уральской зональной студенческой спартакиаде.
Это давало команде право на выход в финальную группу будущей республиканской спартакиады.
Ректор сказал короткую, но теплую речь, проректор зачитал приказ, содержащий благодарность всем причастным к успеху, и вручил каждому из футболистов по конверту. В конверте лежал бланк с подписью и печатью о направлении получателя конверта с первого августа на учебную практику, сроком на один месяц, с оплатой проезда, суточных и гостиницы (общежития). Не заполнена была лишь одна строчка – место практики. Право заполнить эту строчку предоставлялось самим студентам.
На другое утро после короткого обсуждения ребята, не мудрствуя, единодушно вписали: г. Сочи.
А пока они дурачились возле автобуса, который должен был отвезти их на университетскую загородную спортивную базу, где они готовились к спартакиаде. Там их теперь ожидали накрытые столы, узкий круг друзей и «боевых подруг» и огромное желание разнообразно и от души нарушить опостылевший спортивный режим.
– Надеюсь, ты с нами? – спросил Санька заранее приглашенного им на торжество Юру. – Будет настроение, оставайся еще на два дня. До среды база наша. Захочешь уехать пораньше, я тебя вечером заберу, когда поеду в аэропорт встречать Варюху после ее первой гастрольной поездки из самой что ни на есть настоящей Японии! Кстати о птичках. Где ты прячешь свою кокетливую «химичку»?
– Не будем, Сань, о грустном. Уволен «в друзья». Если себя не обманываю, то с формулировкой «по собственному желанию». У нее иссякло терпение дожидаться от меня новых карьерных подвигов. А у меня не полыхает огонь желаний эти подвиги совершать.
Восемь месяцев назад, попросив Саньку дать ей возможность разобраться в себе, Варя имела в виду только их отношения. Однако «предмет исследования» оказался куда более емким, а само исследование – куда более продолжительным.
Варя так и не поняла, за какие достоинства ее, «человека со стороны», взяли в знаменитый коллектив. При ансамбле была своя студия, танцевать в нем мечтали многие выпускники лучших хореографических училищ. Кто-то очень щедрый намеренно или случайно выдал ей этот беспроцентный кредит, и она изо всех сил старалась его оплатить.
Чтобы выйти на сцену в составе ансамбля Игоря Моисеева всего лишь в двух номерах, Варе понадобилось целых два месяца. Шестьдесят дней не ожидания или созерцания, а изнурительной работы.
Еще через полгода она выехала на свои первые зарубежные гастроли. И не в какую-то Болгарию («Курица не птица, Болгария не заграница»). Первый пограничный «штампик», который появился в ее заграничном паспорте, был японским.
Не прошло и года, а по задаче «разобраться в новой жизни» можно было делать первые выводы.
Из уральского далека эта жизнь виделась только в светло-розовых тонах. Вблизи и тем более изнутри она оказалась несвободной от серых и даже черных красок. Изображение, в которое Варя не по годам внимательно всматривалась, напомнило ей эпизод из ее еще домашней жизни. Однажды мама попросила отца натянуть на балконе несколько веревок для сушки мелкого белья. Отец достал из своего мастерового ящика метра три провода в резиновой изоляции. Ловко острым ножиком сделал продольный разрез и одним движением сдернул серую резиновую «верхнюю одежду». Внутри оказались два разноцветных туго скрученных провода. Белый и черный. Они были расположены не параллельно, а переплетены на всю длину, да так, что не разорвать.
«Белый провод» ее новой жизни потряс Варю красотой постановки танцев, каждый из которых мог претендовать на звание спектакля; высочайшей техникой артистов и синхронностью движений. Репетиции, в которые она окунулась, были для нее даже не высшей школой, а докторантурой. Ей казалось, что люди, придумавшие и с таким блеском воплощавшие все это, настоящие небожители, поднявшиеся над суетой этого мира и думающие только о высоком. Что все вместе они представляют собой ярчайшее созвездие, щедро отдающее свет и тепло тем, кому повезло оказаться в их лучах.
Но за пределами сцены, там, «на земле», вился совсем другой провод. Черный. Ну, если и не черный, так темно-серый. Отношения большинства артистов друг с другом описывались выражением, которое Варя услышала впервые в этих стенах. Называлось все это – «заклятые друзья» или, в женском исполнении – «заклятые подруги». Сплетни, интриги, не очень-то и скрываемая черная зависть по поводу почетных званий или распределяемых квартир, подчеркнутая свобода, а то и извращенность нравов. То, что придавало второй половине словосочетания «творческая интеллигенция» сатирический оттенок.
