С невозмутимым видом он подошел к огню и нагнулся, чтобы погреть руки. Здесь были семеро его прихожан, три собаки, пятеро совершенно незнакомых ему людей и две девушки, которые приходили к нему вчера рассказать о видении. Он отметил, что Энн выглядит еще более простуженной, бледной и утомленной.
— Что вы здесь делаете, святой отец? — спросил его мужчина с бородой. — Зачем вы здесь?
— Эти вопросы я не перестаю задавать себе сам. Хотел бы я знать, как на них ответить.
— Вы что-нибудь слышали? Что вам известно?
— Я знаю не больше вашего. Я пришел, чтобы увидеть всё своими глазами.
— Слава Богу! — воскликнула женщина — сутулая, полуслепая вдова из числа его прихожан. Молилась она всегда горячо и усердно, а когда пела гимны, ее голос дрожал и прерывался от волнения. — Смотрите-ка, вот и наш священник, — проквакала она. — Теперь нас на одного больше. Как написано в Откровении: «И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд!»
— Да, — сказал священник. — Вот и я. Доброе утро, Энн, — добавил он. — Надеюсь, вы лечите свою простуду?
— Я пытаюсь, святой отец, — ответила Энн.
— Мне не спалось.
— Мне тоже.
— Зато я, — сказала Кэролин, — спала без задних ног. Я страшно устала. Дрыхла как убитая.
Они выстроились походным порядком: впереди священник, за ним остальные десять человек, и их радостное возбуждение и шумный шаг производили странное впечатление на фоне царящего в лесу безмолвия. Они напоминали цепочку воинственных муравьев, которые упрямо идут вперед через бревна и бурелом. Порой кто-нибудь опережал духовидицу, но, заметив это, невольно замедлял шаг. Собаки, как это всегда бывает с собаками, отдались происходящему со всем жаром души, они совершенно обезумели и носились вокруг, не помня себя от восторга. Одна из них учуяла след оленя и лаяла где-то вдалеке. Ее хозяин вытащил из кармана свисток и принялся пронзительно свистеть.
— Знаете, что пришло мне в голову? — сказала Кэролин священнику. — Наверное, так чувствовали себя крестоносцы. Благородные рыцари, исполненные фанатичного пыла.
— Не хватает только турок с ятаганами.
— Зато есть лесорубы.
— Думаете, они здесь есть?
— Да. Вроде Саладина. Но с бензопилами.
Священник помог сутулой вдове перейти по бревну Сковородный ручей и, пока они пробирались через бурелом, поддерживал ее под локоть. Ее рука была такой дряблой, что отец Коллинз невольно вспомнил о смерти; к тому же у нее дурно пахло изо рта.
— Мой сын живет в Толедо, — сообщила она. — Поэтому я была в церкви Американской Божией Матери.
— Американской Божией Матери?
— Там тоже являлась Дева Мария. Ее видела сестра Милдред. В тысяча девятьсот пятьдесят шестом. В коридоре, вы представляете? Пресвятая Дева — в коридоре!
Священник не ответил.
— Сестра Милдред из Конгрегации сестер пречистой крови в Фостории, штат Огайо, — сказала вдова. — Вам непременно нужно туда съездить.
Другая женщина, которая шла следом за ними, сообщила, что она была в Ирландии, в Ноке и Маниглассе в графстве Антрим.
— В Ноке есть краеведческий музей, — сказала она, — очень интересный.
— Я слышала про Манигласс, — сказала вдова.
— В Маниглассе есть резной крест, а у его основания вырезан горшок и, как я сначала подумала, цыпленок, но в Ирландии его называют петушком.
— А при чем тут петух? — спросил священник.
— Жена Иуды сказала, что Иисус не поднимется из могилы, как не сможет вылететь из горшка петух, из которого она сварила суп, — и в этот миг петух вылетел из горшка и закричал что-то вроде «Сын Пресвятой Девы вознесся на небеса!» или нечто подобное.
— Есть потрясающее место в Калифорнии, — сказала вдова. — В пустыне Мохав.
— Я там была, — сказала другая женщина. — Оно называется Калифорния-Сити. Пожалуй, церковь Богоматери в белом производит большее впечатление. Когда-то я жила неподалеку от нее, в Вермонте. Но куда мне действительно хочется съездить, так это в Меджугорье. Моя невестка там была. Но лично я боюсь туда ехать. Ни за что не поеду в те края, пока славяне не разберутся между собой.
— Значит, вы туда вообще не поедете.
— Наверное. Ничего, переживу. Лучше съезжу в Лурд.
Духовидица остановилась и присела на бревно. Вся компания заметила это и тоже остановилась, как пехота, что устроила привал по приказу генерала. Священник поделился с вдовой своим апельсином. Он осторожно и медленно отделял дольки, потупив глаза и стараясь не привлекать к себе внимания, но его манипуляции с апельсином вызвали интерес одного из псов, который явно был не прочь перекусить, и бородатый мужчина, с которым отец Коллинз разговаривал у костра, сказал:
— Бедняга. Душу готов продать за кусок.
— Вы полагаете, что у собаки есть душа? — спросил кто-то.
— А вы полагаете, что Папа католик? — послышалось в ответ.
— Полагаю, все не так-то просто, — сказал священник. — Вопрос о душе у животных вызывает множество споров. И, по-моему, не зря.
— У моей собаки душа есть, — отрезал бородатый мужчина. — В отличие от некоторых людей. Кое-кому из них души явно недостает.
— Есть такие люди, которые больше переживают за животных, чем за человека, — вставил кто-то. — Выступают за смертную казнь и борются против жестокого обращения с животными.
— А вы за жестокое обращение с животными?
— Я не об этом.
— Посмотрите как-нибудь собаке в глаза.
— Вы уходите от темы. Нарочно.
Священник съел изюм и протянул собаке немного миндаля.
— Тебе повезло, — сказала вдова. — Эта еда освящена. Ты ешь из рук священника. Пища из рук святого Франциска.
Они поднялись на холм. Во время подъема вдова три раза останавливалась, чтобы отдышаться. Она опускала голову, опиралась руками на колени и ждала, когда пройдет дрожь в ногах. Отец Коллинз нетерпеливо ждал свою спутницу. «Веди себя достойно, — приказал он себе. — Она стара, и ей нужна твоя помощь». Остальные ушли вперед, обогнав священника и вдову, кроме собаки непонятной породы — усталой черной собаки с мутными глазами, которая инстинктивно жалась к ним поближе.
— Старческая немощь — это проклятие, — сказала вдова. — Я старею… я старею… Засучу-ка брюки поскорее, и так далее. Я слышал, как русалки пели, теша душу… Их пенье не предназначалось мне[9].
— Теша собственную душу, — сухо поправил ее священник. — Это меняет размер.
— Вот я, старик, в засушливый месяц, мальчик читает мне вслух, а я жду дождя[10].
— Вот именно, мальчик. Простите. Как случилось, что, живя в этом захолустье, вы так хорошо знаете Т. С.?
— Да будет вам известно, я окончила Вашингтонский университет. Училась вместе с Тедом Рётке[11]. Представьте себе, когда-то я тоже писала стихи, сидела в таверне «Голубая луна» и купалась нагишом в заливе Портедж. Вы не верите. Конечно, кто теперь мне поверит. Хотя миллион лет назад мои стихи печатались в журналах и газетах. Правда, издать сборник я так и не удосужилась, я бабочка-однодневка, если так можно выразиться. Но вам, нашему распрекрасному, молодому, новенькому с иголочки священнику, я должна признаться, что много лет назад я увлекалась Кьеркегором и именно он привел меня к Богу. Моя магистерская диссертация была посвящена его «Заключительному ненаучному послесловию». Тогда мне было тридцать семь. Мой муж был неудавшимся драматургом и преподавал театральное искусство в школе. А теперь я превратилась в старую каргу, что живет в забытом Богом городишке. Вот что делает с нами жизнь. Я стараюсь не подчиняться времени и обстоятельствам, но идти вперед во имя Иисуса. В последнее время я увлеклась квиетизмом[12], о котором вам наверняка рассказывали в семинарии, особенно квиетизмом Франсуа Фенелона[13], о котором вы мимоходом упомянули в своей проповеди три воскресенья назад. А прошлым летом я перечитала своего Паррингтона[14]. И трехтомник из серии «Великие книги». А недавно я решила заняться изучением трудов Фомы Аквинского и епископа Беркли.
— Крупным шрифтом?
— С увеличительным стеклом. Вставлено в такую штуковину вроде шлема. Я заказала ее по Интернету два года назад. Что-то вроде приспособления, которым пользуются часовщики.
— Никогда такого не видел, — сказал священник. — Так, значит, в последнее время Фома Аквинский и Беркли, как вы сказали. Тогда вы должны знать ответ на старый вопрос: сколько ангелов может танцевать на острие одной иглы?
— Двенадцать, полагаю. Точно не знаю. Если бы святой Фома мог представить себе, что мы будем в шутку обсуждать столь важные вопросы здесь, в лесу, он непременно закончил бы свою «Сумму теологии», и мы бы знали ответ.
