Немцы из пушки ударят, снаряд рванет в лесной чащобе. Замолкнет мой соловей, перекликнется с соловьихой и вновь поет. Так немцы и не смогли соловьиный концерт заглушить. Поет птаха о жизни вечной, о весенней радости… Потом поднялся я и тихо, чтобы не спугнуть птичью семью, отошел маленько, подключился к проводу. Меня сержант ругает, куда запропастился? Хотели второго посылать на линию. А я ему в ответ: «Соловьев слушаю». Помолчал мой сержант, а потом говорит: «Возвращайся на пункт связи. У нас здесь десятка три соловьев концерт дают, да так, что звон стоит по всему лесу».
Были потом и походы, и бои… Шли мы вперед, Калининщину всю освободили, Белоруссию начали освобождать. Но в самые тяжелые минуты я вспоминал о тон соловьиной ночи, о весне, о земле пробуждающейся…
Помолчали все за столом. Вениамин Иванович сказал:
— Спасибо тебе, Максимушка, чудесную ночку ты вспомнил. Сердце солдатское и в боях не грубело… Давай-ка и ты, Анатолий, расскажи о себе, — обратился он к сыну.
— Пришлось и мне однажды в переплете побывать. Случай, правда, не героический, в смешном положении оказался. Но, чур, не смеяться… Хотя, как говорят, из песни слова не выкинешь…
Выпустили нас из летного училища уже после Победы. Многих в гражданскую авиацию направили. Попал и я в ту группу. Прибыли в Приморский край, к Тихому океану. Леса там: летишь, летишь, и конца-краю нет. Определили меня почтовиком. Машину дали тихоходную, не новую. И начал я от поселка к поселку газеты, письма и прочую корреспонденцию доставлять.
На фронте такие самолеты кукурузниками называли. Приземляться могли на любом выпасе, за любой деревенской околицей. Так я и летал. А где вечер застанет, там приземлишься, передашь почту, самолет закрепишь тросами, чтоб невзначай ветром не перевернуло, а сам в избу к хозяину на ночевку определяешься. Люди меня уже хорошо знали.
Однажды летним вечером приземлился у таежного села, передал почтовые пакеты и мешки. Осмотрел машину и пошел отдыхать. Хозяйка хлебосольная была, всегда меня шанежками угощала да молоком парным. На рассвете старушка разбудила меня. Лететь далеко надо было до следующего села, и дала она мне в дорогу бутылку с молоком. Пригодится, мол.
Уложил я мешки с почтой и поднялся навстречу солнцу. Лечу час, второй. Тихо, спокойно вокруг. Глянул случайно под ноги себе и чуть за борт без парашюта не выскочил: ползет по кабине змея. А подо мною — лес. Рук от штурвала не оторвешь… Сразу холодным потом покрылся. Летом-то мы в легких комбинезонах были. Так что ужалить меня было просто. Качнул я машину из стороны в сторону, думаю, может, выпадет она, кабина-то открытая. Так нет, только голову свою приподняла и зашипела. Еще раз качнул, а тут бутылка моя с молоком, что в ногах стояла, опрокинулась, затычка вылетела. Гляжу, змея к молоку припала. Не помню, как я до какой-то поляны у лесного хуторка долетел, приземлился, мотор выключил и через борт сиганул.
Бегу от самолета, будто взорваться он может, а навстречу — мальчишки. Остановил я их и говорю: «А ну, назад, там змея в самолете сидит». А сам отдышаться не могу. Не послушали меня, чертенята, на крыло залезли, глядят в кабину и кричат мне: «Дяденька, дяденька, не бойся. Это ужака, а не змея. Молоко твое допивает!» Самый шустрый из них вытащил ужа и песет мне показывать. Я от него стороной, стороной и говорю с облегчением: дарю вам, хлопцы, этого ужа на память. А они мне в ответ: «Да вы, дяденька, подождите маленько. Мы вам штук десять таких ужей у ручья нашего наловим», — под общий смех закончил Анатолий.
— Э-э, друзья-товарищи, — взглянул на часы Вениамин Иванович, — а время-то позднее. Вон у Димы уже глаза слипаются.
— Да что вы, что вы, дедушка! Спать еще рано.
Но мать строго напомнила сыну, что ложиться давно уже пора. Ее поддержал и Вениамин Иванович:
— Давай, Дима, на боковую. Да и мы все — спать, спать по палаткам.
Дима думал, что не заснет. Но едва лег, как глаза сами закрылись. День прошел большой, полный интересных встреч и событий.
Утром проснулся, соскочил с кровати, торопливо оделся. Что-то тихо в доме было. Лишь мать возилась на кухне, готовила поздний завтрак.
— А гости где, мама?
— Уехали, сынок. Проснулись пораньше, глянули на улицу: метель начинается. И решили побыстрее ехать, а то заносы могли бы их задержать в дороге… Да вон там на столе тебе дедушка оставил что-то.
Огорченный Димка прошел в комнату. На столе в маленькой открытой коробке лежали две блесны. Одна та, уловистая, на которую таскал вчера на Немане окуней дедушка Вениамин. Вторая — побольше, видно, для летней рыбалки.
Димка отодвинул коробку с блеснами и увидел записку:
«Дорогой Дима, пришлось уехать не попрощавшись. Получай подарок от меня и жди. Приедем летом на моторной лодке. Будешь хорошо учиться, возьму с собой, попутешествуем по Неману. До встречи».
Паводок
К наднеманским полям и лесам неудержимо катилась весна.
Погода стояла неустойчивая. То налетал шквалистый ветер, метель закручивала снеговороты, и после школы Димке приходилось немало трудиться во дворе, расчищая дорожки к сараю, где зимовал поредевший петушиный отряд к колодцу и собачьей конуре, в которой прочно обосновались Ивашка и Гром. То вдруг ярко светило солнце, на козырьках крыш вырастали длинные сосульки, и начиналась звонкая капель.
Почти все Димкино время занимала школа и приготовление уроков. Лишь изредка удавалось им с Сашкой Воробьем выбраться на Неман. Уловы были скудными. Рыба ушла в затененные омуты, и на мормышку попадались лишь невзрачные окуньки да мелкая плотва.
В марте зажурчали ручьи, начал разрушаться санный путь через Неман. За одну ночь ветки клена во дворе Бодренковых покраснели, а ивовые заросли на лугу покрылись множеством серебристых сережек.
И вдруг снова налетели ветры, пригнали темные облака, пошел дождь вперемежку со снегом. Блеснули молнии, и прогремел редкий в эту пору первый гром. Он как бы дал сигнал к общему натиску тепла с юга.
Ветер переменился, он нес талые запахи, был полон смолистой горечи.
Теперь не только днем, но и ночью слышалось журчанье ручьев. Лед еще стоял на Немане, и вода шла поверху, смывая на своем пути остатки побуревшего снега, клочья сена, сухие ветки и разный мусор, накопившийся за зиму.
— Быть большому паводку, — сообщил местный радиоузел.
Городок готовился к поединку со стихией. Укреплялись мосты, подвозились к ним тугие мешки с песком. Специальные наряды дежурили круглосуточно, готовясь подрывать ледяные заторы.
Димка был в школе, когда разнеслась весть:
— На Немане лед пошел. Вода выходит из берегов. Это был последний день перед весенними каникулами.
Димка и Сашка Воробей прибежали домой запыхавшись, бросили портфели и, даже не пообедав, помчались на берег реки. Но дальше луга им пройти не удалось. На глазах прибывала вода: рыжая, перемешанная с размолотым льдом, она подходила уже к окраине улицы.
Дядя Максим и еще несколько человек в высоких резиновых сапогах вытаскивали из воды лодки и привязывали их длинными веревками к перекладинам дворовых заборов.
Ребята попытались пробраться к старому мосту. Но и здесь не повезло: патруль вернул их назад.
Даже ночью через открытую форточку слышался скрежет льдин, плывущих по Неману и наползающих друг на друга. Под утро прогремело несколько взрывов — это подрывали ледяные заторы у мостов.
Димка вышел на крыльцо и не узнал своего двора. Вода уже плескалась на огороде, раскачивала собачью конуру.
Отец с матерью торопливо складывали книги, постели и другие вещи.
— Давай, Дима, не мешкай, вот эти книги неси, — сказал Антон Валентинович, заворачивая в большое рядно телевизор. — По радио передали, вода весь день прибывать будет. Нам из комнат все, что успеем, надо на чердак перенести… Ба, вот тебе и успели!
Димка выглянул в окно.
Широко расставив ноги и отталкиваясь шестом, дядя Максим через огород гнал к крыльцу свою длинную лодку.
— Эй, хозяева! — крикнул он, постучав шестом в оконный наличник. — Пора эвакуироваться. Приказано всех женщин и детей наверх в город вывезти.
— Дима, собирайся, — сказала мама. — Вот я тебе сапоги приготовила, пальто, свитер, ушанку. — Она была уже в резиновых сапогах, в платке и надевала старое пальто.
— Папа, папа! — взмолился Димка. — Я с тобой останусь. Честное пионерское, с чердака ни ногой. А еды нам хватит. Мама вон все кастрюльки туда перетянула. И три буханки хлеба…
— А может, оставишь Диму со мной? — нерешительно спросил Антон Валентинович.
— Пусть остается, — неожиданно согласилась Елена Петровна, — только смотрите, будьте осторожны… Я там на чердаке, возле трубы матрац расстелила и полушубки оставила, — говорила она, торопливо собирая в сумку необходимые вещи.
