В стихах Шемшученко нет искусственной усложнённости формы, заведомой неясности выражения мысли. Как в стихотворении о казачьей песне: "Всё так просто, по-русски, без глупых прикрас". А минорный фон многих лирических сюжетов создан трезвым пониманием безрадостной действительности: "Мысль превращается в слова, Когда, безумием объятый, Ты слышишь, как растёт трава Из глаз единственного брата, Когда ночей твоих кошмар Впивается в неровность строчек, Когда о край тюремных нар Ты отобьёшь остатки почек, Когда кружит водоворот, Когда не объяснить событий, Когда копаешь, словно крот, Нору в осточертевшем быте". Но если ты поэт, то отвечаешь не только за себя, но за связь земли с небом. "Между небом и мной неразрывная нить". Поэт как жрец, как пророк, осознающий свою человеческую малость и слабость, но борющийся с ними. Сильный и трагический характер. Показывает мир погрязшим во грехе, но вновь и вновь пытается спасти его в творческом усилии, заклиная стихами: "Слышащий – да услышит. Видящий – да узрит. Пишущий – да напишет. Глаголящий – повторит". Слову придаётся смысл магический, нет, скорее молитвенный. Не всякий талант воюет на стороне Бога: "Не заглядывай в бездну, поэт – Жизнь земная всего лишь минутка. Расскажи, как цветёт незабудка, Поднебесья вобравшая цвет". Не заглядывать в бездну – это очень по-христиански, но, на мой взгляд, излишне осторожно для вольного творца. Заглянуть и остаться прежним – это ли не испытание для сильного характера? Шемшученко много размышляет о судьбе слова в наше время: "Золотые слова растащило по норам ворьё, И аукнулась нам бесконечная наша беспечность". "Позарастала жизнь разрыв-травой. Мы в простоте сказать не можем слова. Ушёл, не нарушая наш покой, Безвестный гений, не нашедший крова". "Как в ржавых механизмах шестерёнки, Скрипят стихи – поэзия мертва... Мы днём и ночью пишем похоронки На без вести пропавшие слова".
Он думает о других поэтах. О бунтарях, ушедших, "не умея служить и прислуживать" и их антиподах, в которых я узнаю некоторых патриотов, распинающихся о любви к России, не православных, а православствующих, действующих с оглядкой на власть и спонсоров: "Врачуем людские пороки За предполагаемый грош. Нам влепят вселенские сроки За вечную трусость и ложь". Показывает мир погрязшим во грехе, но вновь и вновь пытается спасти его в творческом усилии, заклиная стихами, пытаясь создать альтернативу распаду, унынию, согласию толпы со злом: "До хрипоты с судьбою спорь, Но не теряй лица. За женщину – только стоя! За Родину – до конца!"
Магический, молитвенный смысл дарится поэтом Слову: "В урочный час последыши стиха Россию оправдают перед Богом".
Ценность родной речи тем выше для Шемшученко, что он вернулся на родину из чужого, ставшего враждебным, края. "Не то чтобы нас пригласили – Скорее наоборот. Но мы приезжаем в Россию Из всех суверенных широт… Над мыслями нашими властвуй. Пришли мы к тебе налегке... Как сладко сказать тебе: "Здравствуй!" – На русском своём языке". "Коль написано на роду В Петербурге мне быть поэтом, Не воспользуюсь я советом: "Да пошёл ты в Караганду!"
Тема речи перекликается с темой молчания. Это две стороны одной медали для творческого человека, который изнемогает от борьбы с равнодушным миром и порой отчаивается. Разочарование прорывается на страницы: "Я на ночь не читаю нестихи, И днём я их обычно не читаю – Вместилищам словесной шелухи Молчанье звёзд теперь предпочитаю". Или: "Переосмысливаю быт. Переиначиваю строки. Когда горланят лжепророки, Поэт молчаньем говорит". Неоднократно встречается этот мотив у Владимира Шемшученко – констатация бессилия поэзии, которая не может изменить мир: "Стало страшно читать и писать, К нелюбови людской прикасаться – Потерявший желанье спасать Обретает желанье спасаться…".
Но момент уныния проходит. Это как отступление на войне, после которого наступление ещё яростнее: "А я всё хмурю брови И лезу напролом – Поэзия без крови Зовётся ремеслом". "Мне только бы мысль не спугнуть, О главном поведать, о новом... Сказать, а верней, полоснуть По нервам отточенным словом".
Русское правдоискательство, жажда народной правды пронизывает монологи автора, чей взлёт пришёлся на времена кардинальных исторических перемен и социальных катаклизмов. Чувствуется в его строчках волевой напор и уверенность в своих силах. В чём сила? Сила его песен от матери-земли, от господнего неба, от песен, даже от печалей, которыми богат человеческий век. Нужно только уловить эту незримую энергию. И пусть экзистенциальные открытия поэта – следствие личных неурядиц и катастроф современности, нравственная и эстетическая ценность высоких порывов души от этого нисколько не уменьшается. Ведь главное – выводы, к которым приходит человек: "Не желаю стихи, как жаркое на блюде, Господам подавать, демонстрируя прыть. Если я упаду, ничего мне не будет, – Между небом и мной – неразрывная нить".
Взаимоотношения Поэта и Бога важны для Владимира Шемшученко, Бог этот – христианский, православный, чья природа сродни человеческой, – рожденный от земной матери и распятый за людские грехи. "Блажен, кто по ночам не спит И времени не замечает, Кто сыт пустым недельным чаем, Кто знает – ДУХ животворит... Блажен, кто верою горит И в этом пламени сгорает, Кто на путях земного рая Взыскует скорбь в поводыри".
Христос близок русскому поэту, потому что так же знает, что такое боль, оставленность, жертвенность. С Христом поэт чувствует себя способным защищать народ, справедливость, честь и славу Родины. "А за песней и к небу России Кто-нибудь да поднимет глаза". О чём просит он – русский человек в безжалостном мире? "Проснусь среди ночи, как в детстве, луну отдышу В замёрзшем окошке, и свет снизойдёт к изголовью... У Господа я всепрощенья себе не прошу, Я только молю, чтобы сердце наполнил любовью". "Мне такого народа не жаль! И себя мне такого не жалко! Я гордец, не умею молиться. Я умею лукавить и красть. Богородица скорбно глядит, И свеча разгорается ярко... Дай мне, Господи, остановиться, Чтоб в неверьи своём не пропасть!"
"Благодать" и "преображение" – эти сложные понятия можно отнести к некоторым состояниям, озвученным в стихах Шемшученко. "И сдержать не смогу подступающих слёз, Что приносят прозренье и очищенье. Скоро вспыхнет звезда, и родится Христос – Остальное уже не имеет значенья". Но поэт самокритичен и может смиренно констатировать несовершенство окружающих и себя самого относительно религии: "Вот и отшумело Рождество, Утомив торговцев и таксистов. Боже, маловерья моего Хватит на десяток атеистов". И порой по-своему трактует отношение к добру и злу: "Дьявольский смысл обретает Непротивления грех: Жизни на всех не хватает. Смерти хватает на всех".
Владимир Шемшученко знает, что гармония в земном мире, как и небесное царство, достигается усилием. И в своём творчестве он сумел прикоснуться к таким пределам души, где таятся воспоминания о том, что человек – образ Божий.
Пётр ПОМИНОВ «ВЫХОЖУ ОДИН Я НА ДОРОГУ...»
О книге Валерия Михайлова "Один меж небом и землей"
Лермонтов дождался своего исследователя, братски близкого по духу, особенностям мироощущения и дарования, в основе которых, в общем, одиночество, а, вернее, природная самодостаточность, позволяющая общаться с миром и обращаться к богу напрямую, без посредников.
Понадобилось более полутора веков, чтобы расслышать истинный, внутренний голос поэта, обрамлённый тончайше-небесной, иногда почти неразличимой музыкой души. Голос поэта, божьей волей объявший небо и землю, чтобы создать собственную вселенную.
Лермонтов – самый "неизвестный" из крупнейших русских поэтов. И эту судьбу он также пророчески предчувствовал и тоже со свойственным ему вселенским масштабом: "Лермонтов заклинал словом своё бессмертие, – пишет В.Михайлов, – но сомнения ещё долго не оставляли его:
"Одна вещь меня беспокоит: я почти совсем лишился сна – бог знает, надолго ли; не скажу, чтобы от горести; были у меня и большие горести, а я спал крепко и хорошо; нет, я не знаю: тайное сознание, что я кончу жизнь ничтожным человеком, меня мучит".
(Из письма к С.А. Бахметьевой, 1832).
Мысль о смерти, о совершенном уничтожении, о ничтожестве – и человечества в целом, и своего поколения, и своём – не покидают Лермонтова".
Язык книги Михайлова насыщен, спрессован и в то же время одухотворён настолько, насколько это бывает только в самой высокой поэзии – лирике. Получается, книга поэта о поэте – сама поэзия. Это невероятно, но и закономерно, если судить по законам самого языка, способного талантливыми устами творить истинные чудеса.
