Приведем отрывок из исторического очерка, написанного С. Н. Шубинским (1834–1913):
Ништадтский мир, завершивший так называемую «Северную» войну, продолжавшуюся 21 год, составляет, бесспорно, одно из величайших событий царствования Петра Великого. С этим миром, по меткому замечанию С. М. Соловьева, кончился степной, восточный период русской истории и начался новый – морской, западный. Впервые славяне после обычного отступления своего перед германскими племенами на восток, к степям, повернули на запад и отвоевали у немцев часть берегов Балтийского моря, которое чуть было не сделалось немецким озером. Но этим не ограничивается значение великого события. Швеция потеряла на северо-востоке свое первенствующее положение, которое заняла Россия – держава новая, не участвовавшая прежде в общеевропейской жизни и теперь приносившая европейской истории целый новый мир отношений, держава громаднейшая, границы которой простирались до Восточного океана и сходились с границами Срединной империи, держава, принадлежащая к восточной церкви, естественная представительница славянских племен и защитница народов греческого исповедания. Давно история не видала явления, более обильного последствиями. Северная война была начата Московским государством и закончена Российской империей. Блистательный для России Ништадтский мир изменил положение Европы: подле Западной Европы для общей деятельности с нею явилась новая Европа – Восточная, что тотчас же отразилось на всем европейском организме – отозвалось всюду, от Швеции до Испании. Напряженные усилия и тяжкие пожертвования, принесенные русским народом для великих целей, указанных русским монархом, были вознаграждены небывалой славой, неожиданными выгодами. Легко понять, какое чувство овладело русскими людьми при известии о заключении Ништадтского мира[657].
Как можно заметить, автор приведенного исторического очерка использует образный литературный стиль изложения, в очерке нет нового исторического знания, его автор выстраивает историческое повествование на основе национально-государственного нарратива С. М. Соловьева и, упоминая его как источник своих сведений, не делает ссылки на его многотомную «Историю российскую с древнейших времен», так как в популярном историческом очерке подобная академическая практика необязательна.
Исторические очерки публикуются как в периодической печати, так и отдельными книгами. Исследователь историографии может столкнуться с практикой переиздания автором ранее опубликованных в периодической печати исторических очерков отдельной книгой. В качестве примера приведем книгу историка права, юриста барона Б. Э. Нольде (1876–1948), который, находясь в парижской эмиграции в 1930 г., издал исторические очерки «Далекое и близкое». Подобная практика не нарушает видовую систему историографических источников, поскольку газетные и журнальные публикации Б. Э. Нольде готовились им как исторические очерки. Однако при подготовке книги автор провел их отбор и систематизацию соответственно задуманным разделам книги: «Старая Россия», «Из истории великой войны», «Из истории русской революции» и т. д.[658] В таких случаях важно провести текстологический анализ с целью выявить (не)идентичность книжного варианта исторических очерков предшествующим публикациям, но в любом случае книга очерков будет рассматриваться как самостоятельный историографический источник, требующий полноценного историографического анализа.
Принадлежность историографического источника к виду «очерки» также выявляется в ходе исследования. Устойчивое представление о том, что очерки отличает литературность в ущерб научности, и связанная с ним оценка места очерков в научной иерархии как труда гораздо менее значительного, чем монография, отвращают историков (или издателей) от такого определения историографического произведения. Например, многотомное издание трудов Н. И. Костомарова (1817–1885) названо «Исторические монографии и исследования» (СПб., 1863–1872. 12 т.). Но при историографическом анализе выясняется, что произведения Н. И. Костомарова имеют все видовые признаки исторического очерка.
Напротив, общественным сознанием исторические очерки зачастую воспринимаются и соответственно оцениваются по критериям монографического исследования. Не случайно, размышляя о наследии «духа индустриализма» (позитивизма), А. Тойнби (1889–1975) писал:
Налицо явная тенденция недооценивать исторические работы, написанные одним человеком, и эта недооценка особенно заметна, когда речь идет о трудах, касающихся всеобщей истории. Например, «Очерк истории» Герберта Уэллса был принят с нескрываемой враждебностью целым рядом специалистов. Они беспощадно критиковали все неточности, допущенные автором, его сознательный уход от фактологии. Вряд ли они были способны понять, что, воссоздавая в своем воображении историю человечества, Г. Уэллс достиг чего-то недоступного им самим, о чем они и помыслить не смели[659].
Исследователю истории истории приходится встречаться и с ситуациями, когда в авторском самоназвании исторического произведения присутствует слово «очерк», хотя само исследование не отвечает данной видовой характеристике. Основной причиной такой ошибки становится неотрефлексированность цели акта историописания самим автором.
Но есть и примеры рефлексии видовой принадлежности историографического источника самим автором. П. Н. Милюков в названии своей известной работы по истории русской культуры указал «очерки» («Очерки по истории русской культуры»). Чем был вызван такой дискурсивный ход историка? Можно предположить, что, выполняя исследование в рамках культурной истории – этого зарождающегося направления неклассической исторической науки, – П. Н. Милюков осознавал, что его исследование не представляет собой привычную для классической модели исторической науки монографию, нельзя отнести его и к национально-государственному нарративу (о котором речь пойдет ниже), так как в нем рассматривается лишь один из аспектов национальной истории, и поэтому позиционировал свой труд как «очерки». Сохраняя системность исследования, историки конца XIX – начала XX в. начали изучать исторические структуры, которые позволяли не разворачивать в тексте привычную линейную последовательность истории, а анализировать отдельные процессы – социальные, культурные, политические и т. д., которые, по их мнению, оказывали несомненное влияние на историю народа. П. Н. Милюков об этом написал так:
Цель очерков заключается в сообщении читателям тех основных процессов и явлений, которые характеризуют русскую общественную эволюцию.
Составителю казалось, что изображение этих существенных черт русской культурной истории значительно выиграет в ясности и отчетливости, если оставить в стороне хронологические рамки и характеризовать разные стороны исторического процесса в систематическом порядке. Конечно, при таком способе изложения отодвигается на второй план взаимная связь различных сторон социального развития <…>, и автору остается только подчеркнуть <…>, что такая изолированность характеристик объясняется литературной формой «очерков», а вовсе не теоретическими взглядами автора[660].
Итак, в словах П. Н. Милюкова присутствует рефлексия о нелинейности его конструкции прошлого, о выборе в качестве объектов изучения разных (не всегда связанных) структур, каждая из которых может рассматриваться изолированно от других. Кроме того, очерк, как мы отметили выше, обычно предназначается не для узких специалистов, а для более широкой читающей публики. Такую черту своего труда выделил и П. Н. Милюков, говоря о том, что задача «Очерков…» – быть «общедоступными и общеизвестными»[661].
Однако даже при наличии такой авторской рефлексии позволим себе не согласиться с П. Н. Милюковым и отметим, что его «Очерки по истории русской культуры» обладают всеми видовыми признаками научного исследования.
Приведем еще один аналогичный пример. Историк и этнограф А. С. Грушевский (1877–1943) (брат известного украинского историка М. С. Грушевского) счел недостаточность источниковой базы и дробность разбираемых вопросов причинами, не позволяющими подготовленному им научному труду быть монографией. Поэтому в самоназвании он определил свое произведение как «очерки» и сообщил эту причину читателю: «Неполнота источников делала неизбежными перерывы в историческом изложении»[662]. В данном случае мы опять столкнулись с тем, что цель автором не была отрефлексирована, в качестве квалификационных признаков он взял явно не основные, фактически же им было подготовлено научное исследование.
