Примечательна приведенная мысль не только тем, что ее автор не соглашается с И. Н. Болтиным, И. Г. Георги и др., а тем, что у А. Л. Шлёцера была уверенность в том, что если в русской историографии уже появились примеры «правильной» истории, то все станут ей следовать.
Как показывает практика, сегодня историки продолжают сожалеть по поводу «безответственного» использования прошлого и «злоупотребления историей», правда, при этом подчеркивают, что раньше «злоупотребляли» историей не меньше, чем в настоящем[642].
Философы и историки уже давно стали выделять виды исторического письма, связанные с воспитательными, идеологическими или политическими задачами: «прагматическая» (Г. В. Ф. Гегель, Р. Арон, И. М. Савельева, А. В. Полетаев), «практическая» (В. С. Иконников, Б. Кроче, М. Оукшот, Х. Уайт), «политическая» (Дж. Г. Ф. Покок) и другие истории. Однако разговор о разных видах истории ориентирует нас на выявление некоторых способов историописания, но не предполагает акцентировать внимание на целеполагании практики историописания для выявления научного и иных типов исторического знания. Инструментом, позволяющим выявлять целеполагание акта историописания, выступает область историографии, изучающая историю историописания с точки зрения источниковедения, – это источниковедение историографии.
С XVIII в., со времени формирования классической европейской историографии, в поле исторического знания начинается сосуществование как минимум двух типов письма истории: социально ориентированного и научного. Сама классическая европейская историография, наследовавшая от христианской традиции историописания линейную модель истории, возникла именно как часть предприятия по строительству наций. Поэтому два типа исторического знания, выполняя в европейских обществах одни и те же задачи – конструирование национально-государственной истории и ее трансляцию в общественное сознание, отличались друг от друга по важному принципу – целеполаганию, которое предшествовало процессу историописания и во многом обусловливало его.
Таким образом, при изучении соотношения разных типов исторического знания вполне работает базовый принцип источниковедения, применяемый при определении видовой природы исторического источника, – целеполагание. Сосредоточение внимания на типах исторического знания – научном и социально ориентированном – способствует выявлению специфики их сосуществования и помогает вырабатывать критерии, позволяющие в историографическом исследовании (в частности, в предметном поле источниковедения историографии) отличать научное исследование от социально ориентированного историописания. В связи с этим важно уточнить понятие «социально ориентированное историописание».
Понятие «социально ориентированное историописание» имеет терминологический характер. Любое знание как результат познавательной деятельности имеет социальную направленность. Но в социально ориентированной практике историописания социальные функции доминируют над научными (научная история признает приоритет научной функции над социальной). Социально ориентированное историописание не стремится быть нейтральным к прошлому, как того требует наука, оно поддерживается и/или актуализируется историческим сознанием общества, а также навязывающей обществу «нужный» образ прошлого властью.
Вместе с развитием научного знания, удовлетворявшего потребность в строгом знании о прошлом, существовала и существует потребность в специальном конструировании ориентированного на удовлетворение потребностей социума исторического знания, не базирующегося на исторической науке (но особым образом востребующего ее фактологию). Это знание надо отличать, с одной стороны, от общественного (до XX в.) и массового исторического сознания, с другой – от популяризации научного знания.
В XVIII–XIX вв. между носителями научного и социально ориентированного исторического знания нередко возникали дискуссии, их опубликованные материалы составляют один из видов историографических источников – материалы историографических дискуссий. Приведем пример одной из них, где оппоненты формулируют черты, свойственные, с одной стороны, научной истории, с другой – социально ориентированному историописанию.
В журнальной публикации, посвященной труду А. Л. Шлёцера «Нестор» (статья имеет видовые признаки рецензии на научную работу и материала историографической дискуссии), М. Т. Каченовский, полемизируя с авторами некоторых публикаций о труде А. Л. Шлёцера, демонстрировавших практику сугубо социальной потребности в строительстве национальной идентичности, высказал мнение о важности исторической критики (как признаке научной работы):
У нас доставляет смелости кричать: нам не надобна ученая критика! мы сами объясним летописи! Шлёцер и последователи его клевещут на предков наших! они для того не верят Иоакимовой летописи [летопись, находящаяся в труде В. Н. Татищева, включавшая мифологемы, господствовавшие в московской книжности XVII в. – С. М.], чтоб унизить предков наших! иноплеменное учение наградило нас одним горестным сомнением о нас самих![643]
Следует обратить внимание, что в этой полемике начала XIX в. М. Т. Каченовский отметил и адресность научных работ историков:
Весьма приятно извинять свое невежество [выделено мной. – С. М.] ненадобностью наук и утешительно выдумывать причины, для чего можно без них обойтись; но писатель, занимающийся словесностью, должен трудиться не для сидельцев мучных лавок, не для бородатых защитников двуперстного сложения, не для охотников рассказывать вздор о Бове Королевиче и о Мамаевом побоище, а для читателей образованных[644]. М. Т. Каченовский искренне считал, что «ученая критика все-таки будет уважаема от всех людей благомыслящих»[645]. В ходе историографической дискуссии труд М. Т. Каченовского демонстрирует подход научной истории.
Теперь обратимся к материалам историографических дискуссий, относящимся к социально ориентированной истории.
В полемике с М. Т. Каченовским и «скептической школой» последовательно старался отстоять достоверность спорных сообщений летописей, а вместе с ними достоверность древнейших страниц русской истории М. П. Погодин (1800–1875). Отвечая «скептикам» (которых он назвал «легкомысленными писателями»), известный русский историк выстраивал из отбираемых им доказательств вполне логичные суждения, превратив свой публичный ответ в чисто защитительный. Заступился он за ту национальную идентичность, которую историкам уже удалось к концу 1830‑х годов выстроить в русском национально-государственном нарративе. Поэтому защиту последнего он начал с того, чтó критиковал М. Т. Каченовский, не соглашавшийся с тем, чтобы патриотизм подменял собой научную позицию историка. М. П. Погодин выделил русскую историю из круга иных историй, показывая, что она как все быть не может, а только лучше:
Русская история так счастлива [здесь и далее выделено мной. – С. М.], что самые первые ее положения, (покрытые в других историях мраком неизвестности или сомнительным светом, перемешанные с баснями до такой степени, что их разделить нельзя) засвидетельствованы иностранцами – современниками и очевидцами[646].
По мнению М. П. Погодина, если зарубежные истории и отличаются баснословием, то русская история – нет, так как русский народ другой. Историк подчеркивал:
…все наши летописатели, даже до 16 века, отличаются добросовестностью и правдолюбием <…>, по характеру своего народа.
Заканчивая свое сочинение, профессор истории прибег к дискурсивной практике, которая усиливала различия в типах исторического знания. На помощь национально-государственному нарративу он призвал не науку, а дух, провозглашая вечную память летописцу Нестору:
Провозгласим ему вечную память и будем молиться ему, чтоб он послал нам духа Русской истории[647].
Защита складывающегося русского национально-государственного нарратива от «скептиков», с научных позиций критиковавших сомнительные места летописей, вынуждала склонного более к эмпирике с суммами фактов, чем к крупным обобщениям, а тем более размышлениям о сути самой истории М. П. Погодина прибегать к помощи социально ориентированной истории.
Социально ориентированное историческое знание имеет целью конструировать национальное, локальное, конфессиональное прошлое и выполняет практические задачи удовлетворения потребностей общества в нужном (соответственно той или иной ситуации) прошлом, а также контроля над социальной памятью. В качестве основных форм реализации социально ориентированного знания в современной социокультурной ситуации следует назвать искусственную коммеморацию (конструирование «мест памяти»), учебную литературу по национальной (отечественной) истории и местную историю (историческое краеведение).
