офицерской службы короне он служил мастером-ремесленником у Эдуирда Хаусмина. Он разбирался в механизмах на борту «Гвилима Мэнтира» лучше, чем мог бы любой морской офицер, выросший на галерах или галеонах. Он помогал проектировать его, и инженерные «офицеры», назначенные на другие корабли такого же класса, имели очень похожие родословные.
Знание этого было огромным утешением для Хэлкома Барнса, когда он размышлял о стоящей перед ними задаче. Но что действительно имело для него значение в этот момент, так это то, что если Жэймс Скат думал, что его корабль готов к эксплуатации, то — по крайней мере, механически — так оно и было, черт возьми.
А остальное мы будем придумывать по ходу дела, — подумал он, а затем фыркнул. — Там нет ничего нового! Мы сделали точно то же самое с «Делтаком»… хотя он был совсем чуть-чуть меньше — не более, о, двенадцати-тринадцати сотен тонн водоизмещением или около того.
Он откинулся на спинку стула в своей огромной дневной каюте — все на борту его нового корабля казалось построенным в огромных масштабах тому, кто впервые вышел в море в тесных рамках старомодной галеры, — курил трубку и смотрел в открытый люк на освещенные газом доки Теллесберга, размышляя над задачей, к которой он, его офицеры и матросы все еще привыкали.
Этих офицеров и матросов насчитывалось семьсот человек, и все они все еще находились в процессе обучения своей работе. К счастью, его артиллеристы были тщательно обучены сложностям своих новых игрушек в прибрежном заведении, созданном герцогом Делтаком и бароном Рок-Пойнтом. Артиллерийская школа Урвина Мандрейна была самой первой официальной школой, когда-либо созданной для обучения искусству стрельбы на берегу. Это было не то же самое, что тренироваться в море, когда корабль движется под ними, но «искусство стрельбы» изменилось слишком фундаментально, чтобы его можно было учить «на работе»… и «Мэнтир» должен был стать чертовски более устойчивой орудийной платформой, чем любой другой корабль в весь мир.
На самом деле, он был полностью удовлетворен обучением своих людей, даже несмотря на то, что идея получения этой подготовки в специальных школах была такой же революционной, как и все остальное, что имперский чарисийский флот принял за последнее десятилетие. Просто существовала разница между индивидуально обученными моряками, кочегарами, артиллеристами и механиками — какими бы хорошо обученными они ни были — и командой, которая была тщательно подготовлена как единое целое.
Не напрашивайся на неприятности, — сказал он себе. — Морские офицеры объединяли группы опытных моряков, неопытных моряков — и сухопутных солдат — в настоящие экипажи с тех пор, как появились морские офицеры. Здесь не так уж много разницы. Ну, кроме того факта, что ты собираешься двинуть очередную чертовски лучшую штуку на четырнадцать тысяч миль и за весь рейс все равно получишь только пять пятидневок на тренировки! Почему-то это кажется несправедливым.
Он снова фыркнул, затем выпустил кольцо дыма к потолку. Он наблюдал, как она плывет вверх, затем снова посмотрел на Ската.
— Ну, в таком случае, полагаю, я должен сказать верховному адмиралу, что мы готовы к отплытию, не так ли?
* * *
Боже мой, какой красивый корабль, — подумала Шарлиэн Армак, выходя из экипажа под звуки золотистых труб и оглушительный гром ожидающих ее подданных. Она направилась вдоль двойной шеренги отдающих честь имперских стражников к ожидающему ее помосту, Эдуирд Сихампер следовал за ней по пятам даже здесь, но ее взгляд приковался к кораблю, стоящему на единственном якоре у побережья Теллесберга, и она знала, что никогда не видела более великолепного судна.
Это было правдой, хотя красота «Гвилима Мэнтира» сильно отличалась от красоты галер, которые предшествовали ему, или галеонов, затмеваемых его величественным присутствием. Это была угловатая, суровая красота, возвышающаяся из воды, как плавучий утес. Или как остров, увенчанный крепостными стенами и башнями. Его единственная мачта, поднятая всего на сотню ярдов, предназначалась исключительно для вывешивания сигнальных флагов, а не для размещения парусины. Толстая капсула для впередсмотрящего находилась более чем в ста футах над уровнем воды, и трубы вздымались с чистой, высокомерной суровостью спинных пластин огромного дракона. В отличие от традиционного абсолютно черного цвета галеонов ИЧФ или более ранних броненосцев, его корпус и орудийные щиты были окрашены в темно-сине-серый цвет, в то время как его надстройки и трубы были окрашены в то, что Алфрид Хиндрик и Эдуирд Хаусмин назвали «дымчато-серым», хотя колпаки труб и мачты были непрозрачного черного цвета. Вероятно, потому, что в конце концов именно такого цвета дым все равно должен был выходить из его дымовых труб.
Орудия на его барбетах, торчащие из казематов или в защищенных палубных креплениях, обещали неумолимую смерть и разрушение, но в них тоже была своя красота — красота функциональности, цели. Как и его длинная, изящная совершенность, резко изогнутый нос и расклешенные носовые обводы, то, как он сидел в воде, будто живое существо в своей стихии.
Небо Теллесберга представляло собой голубой купол, ограниченный впечатляющими грядами кучевых облаков. Они громоздились на южном и восточном горизонтах, медленно, почти незаметно катясь на северо-запад, ярко-белые вверху и затененно-серые внизу. Морские птицы и виверны гавани носились на ветру, перекликаясь друг с другом, ныряя за особенно соблазнительными обломками, а небольшие суда кружили вокруг ожидающего военного корабля, держась на почтительном расстоянии и все же почему-то походя на крылатых жителей гавани.
Двойные столбы дыма поднимались из труб «Гвилима Мэнтира», и белый пар поднимался над ним, когда открывались предохранительные клапаны. Он был готов — жаждал — уйти, — подумала Шарлиэн, поднимаясь по ступенькам помоста.
Мейкел Стейнейр, его брат и Хэлком Барнс — последние двое в парадной форме, с парадными мечами на боку — уже были там. Они низко поклонились ей, а затем настала ее очередь поцеловать кольцо архиепископа.
Она выпрямилась, повернувшись лицом к толпе,
