заполнившей набережную, и от помоста исходила тишина, когда зрители, стоявшие ближе к ней, кричали тем, кто был дальше, чтобы они замолчали и слушали.
Она позволила этой тишине установиться, затем протянула одну руку Стейнейру.
— Если бы вы могли, ваша светлость, — сказала она в тишине, и архиепископ двинулся вперед, встал рядом с ней и поднял руки.
— Давайте помолимся, — сказал он, и по толпе пробежало волнение, когда все сняли головные уборы и склонили головы.
— О Боже, — сказал он тогда, его голос звучал ясно и чисто, несмотря на шум ветра, хлопанье знамен помоста, отдаленные крики чаек и виверн, — мы пришли к Тебе в этот день, чтобы попросить Твоего благословения этому кораблю, его команде и его миссии. Мы знаем, как Ты должен плакать, видя, как Твои дети проливают кровь других Твоих детей, но мы также знаем, что Ты понимаешь испытание, к которому мы были призваны. Ты знаешь стоящую перед нами задачу, и мы благодарим Тебя за то, что Ты был с нами до сих пор, шел рядом с нами в нашей битве за выживание, в нашей борьбе за то, чтобы служить Твоей воле, как Ты дал нам понять это, и защищать тех, кого коррумпированные, мерзкие люди в Зионе пытали и убивали Твоим именем, точно так же, как они пытали и убили человека, в честь которого назван этот корабль. Мы просим Тебя также идти с нами до конца нашего путешествия, и мы умоляем Тебя хранить, лелеять, направлять и защищать их, наших защитников, в ближайшие пятидневки и месяцы. Будь с ними в горниле, дай им победу и даруй, чтобы — в этой победе — они не забывали, что даже их смертельные враги также являются Твоими детьми и нашими братьями. Пусть никакое ненужное кровопролитие, никакая лишняя жестокость не омрачат их действия, оберегая их от ненависти, которая может отравить даже самую чистую душу. Мы просим об этом так, как Ты научил нас просить, доверяя Твоей доброте, как мы доверяли бы любви любого отца. Аминь.
— Аминь! — ответ донесся с переполненной набережной и улиц позади нее, как раскат грома, и Шарлиэн сделала еще один шаг вперед, положив руки на задрапированные флагом перила помоста, в то время как шляпы и кепки надевались на фоне короткого, нового шума разговора. Но этот разговор быстро угас, так как все взгляды внимательно и выжидающе обратились к ней. Она позволила тишине снова установиться, позволила предвкушению нарастать — подождала, пока огромная толпа не будет готова, — а затем расправила плечи.
— Чарисийцы!
Ее голос был намного слаще — и легче — чем у Мейкела Стейнейра. Тем не менее, его с детства готовили к таким моментам, как этот, и он прозвучал с поразительной ясностью. Но даже в этом случае те, кто был дальше всех от нее, вряд ли могли надеяться услышать ее. Толпа, пришедшая понаблюдать за отплытием «Гвилима Мэнтира», растянулась на сотни ярдов вдоль набережной, протянув щупальца вверх по подъездным улицам. Ничей голос не мог донестись до ее пределов, но высококвалифицированные священники и братья-миряне, которых архиепископ рассадил по всему городу, были готовы донести ее слова до этих далеких ушей. Ей нужно было бы рассчитать время, оставить места для этих повторений, но это тоже было то, чему ее обучали с детства.
— Чарисийцы! — повторила она. — Три с половиной года назад четыре корабля имперского чарисийского флота сражались насмерть, несмотря на невероятные шансы. Искалеченные штормом, столкнувшись лицом к лицу с эскадрой — флотом, — который во много раз превосходил их численностью, они предпочли не сдаваться невредимыми, а сражаться. Сражаться против этих невероятных шансов, чтобы защитить своих неповрежденных спутников, которые еще могли избежать уничтожения… но только когда эти четыре корабля сражались и умирали, чтобы выиграть им необходимое время. И поэтому эти корабли сражались — сражались точно так же, как каждый корабль нашего флота сражается, чтобы защитить каждого чарисийца, каждое дитя Божье, которое бросает вызов дикости, высокомерию и амбициям людей, которые извратили все, чем является и что значит Мать-Церковь.
Она сделала паузу, чтобы позволить своим словам повториться… и позволить им впитаться.
— С того дня мы вспоминали эти корабли на поминальных мессах каждую среду каждого сентября… и мы будем вспоминать их в каждом сентябре. Мы будем помнить КЕВ «Рок-Пойнт», КЕВ «Дэмзел», КЕВ «Эвеланч» и — особенно! — КЕВ «Дансер» до тех пор, пока существует чарисийский флот, Чарисийская империя и Церковь Чариса, потому что люди на борту этих кораблей — ваши братья, ваши мужья, ваши отцы, ваши сыновья — сражались для нас, для каждого из нас. И когда они превратили свои корабли в тонущие обломки, когда три четверти из них пали в бою против целого флота, раненые, истекающие кровью выжившие с честью сдались своим врагам.
Она снова сделала паузу, ожидая, пока ретрансляторы передадут ее слова, и ее голос был жестким, когда она продолжила.
— Да, они сдались… но их противники проигнорировали те самые законы, записанные в Священном Писании, предписывающие обращение с пленными, взятыми в открытом бою, захваченными во время войны. С ними обращались как с преступниками — хуже, чем с преступниками, — и после того, как они сдались, после того, как им было отказано в правах и защите, которые само Писание гарантирует военнопленным, после того, как они провели суровую зиму в плену на борту тюремных корпусов в заливе Горэт — по прямому приказу интенданта Долара им отказали в зимней одежде, одеялах, адекватном питании, или даже минимальном уходе целителей — после того, как четверть из них умерла, выжившие в этом испытании были переданы в руки мясника, который называет себя великим инквизитором Матери Церкви. Они были доставлены в Зион, где три четверти — более трех четвертей — из тех, кому удалось выжить до тех пор, были жестоко замучены до смерти. Где жалкая горстка тех, кто пережил битву, пережил холод, пережил голод, болезни и
