— Оружие наизготовке, — услышал он тотчас же.
Из-за прозрачного забрала на него глядело гневное мужское лицо с решительными синими глазами — такие глаза он видел у некоторых русских…
Потом бывший штурмфюрер СС Франц Баумер перевел взгляд на Солнце — страшное косматое пламя в черной печи, огненную пасть колоссального закоптелого крематория, — и Иван Морев увидел, как по обе стороны его шлема медленно поднялись две суставчатые руки.
Георгий Тушкан
КОМАНДИР ВАСИЛИЙ МОРОЗОВ
1
Тридцатипятилетний журналист Юрий Баженов, человек увлекающийся и романтически настроенный, рвался на фронт добровольцем. Но прежде чем попасть на фронт, ему пришлось постигать военное дело в Московском пехотном училище.
Здесь он очень скоро понял, что немилая его сердцу «муштра» крайне необходима фронтовику. Именно здесь журналист Баженов научился ценить воинскую дисциплину, выдержку, сноровку.
Он мечтал о подвиге и стремился на фронт, а его направили в Архангельский военный округ. Там Баженова, знатока воинских уставов, заставили заниматься с командирами, находившимися в резерве. Он проводил занятия с утра до вечера и надеялся, что наконец-то оценят его старание и отправят на фронт. А время шло…
Через три месяца Баженов дал пространную телеграмму в Наркомат обороны. И его просьбу удовлетворили.
В записках военного корреспондента Юрия Баженова рассказывается о многих замечательных людях. Здесь мы узнаем лишь об одном, о командире Василии Морозове.
2
О Василии Морозове я услышал задолго до того, как познакомился с ним. Рассказы о его отчаянной храбрости, воинской сметке и командирском авторитете, о том, как его любят бойцы, звучали легендой. И я поехал к Морозову, чтобы «учесть боевой опыт» — так сухо звучало задание.
С Морозовым я встретился ночью, когда гремящее море огня захлестывало своими волнами небо над Селижаровом, обжигая низко проносившиеся тучи, и снег, такой белый в ночи, был багрово красным от этого зарева. Казалось, пылает вся Валдайская возвышенность с ее крутыми скатами, глубокими лощинами и ледяной гладью больших и малых озер, с ее заснеженными лесами.
Морозов подошел ко мне, окруженный группой младших командиров и бойцов, шумно обсуждавших победу. Он вынул наган из-за пазухи и сунул его в кобуру, кубанку сдвинул назад, обнажив высокий лоб, и быстрым движением пальцев коснулся щегольских черных усиков. Был он невысокий, худощавый, с тонкими чертами лица и пристальным взглядом небольших карих глаз.
Мы стояли на дороге у еще теплого пепелища. Пахло гарью, и ветер надувал пустые рукава длинной рубахи, зацепившейся за угол русской печи, одиноко белевшей среди черных развалин.
Издалека, где горели деревни, слышалась беспорядочная стрельба. Это отступавшие после боя гитлеровцы наугад стреляли в темноту затаившегося леса.
От длинной вереницы машин, ожидавших бойцов у леса, доносился шум моторов и писк полевого телефона.
— Есть связь с Жаворонком? — крикнул Морозов.
— Нет, — ответил связист, и телефон запищал еще настойчивее.
Сильный порыв ветра запорошил нам снегом глаза, и с окраины сожженной деревни донесся странный звук — протяжный, тревожный. Он беспокоил меня и раньше.
— Покажи-ка, Звягинцев, — заметив мой недоумевающий взгляд, сказал Морозов.
И молодой разведчик, словно ждавший этой команды, бросился со всех ног туда, где на фоне красного снега зловеще темнели фашистские кресты с надетыми на них касками. И вот уже в руках Морозова каска. Он щелкнул ногтем по пулевому отверстию в ней, а потом поднял ее наверх, и ветер, ворвавшись сквозь отверстие, завыл тоскливо и печально, как в трубе. Тягучие посвисты рождались на немецких могилах, неслись над красным снегом и замирали в лесу.
— Считайте — двадцать пять могил, в каждой по десять фрицев, да семьдесят три непохороненных, а сколько трупов сами немцы сожгли. — Цепкий взгляд Морозова скользнул по отъезжающим машинам с ранеными.
— Санитары прибыли, — доложил Звягинцев.
Морозов резко повернулся:
— Подойдите!
Два санитара, сутулясь и переминаясь с ноги на ногу, подошли.
— Почему оставили раненых на поле боя?
— Всех, кого видели, взяли, тяжелораненых взяли, были легкораненые…
— Где Писарев? Почему оставили автоматчика Писарева на поле боя?
— Не видели мы его, — оправдывались санитары.
— Когда лежишь носом к земле, ничего не видно, — глаза Морозова потемнели, — а раненого не только видно, но и слышно… Из-за вас мы Писарева потеряли. Сегодня я вашей работой недоволен, санитары. Идите!
Санитары вытянулись, отдали честь и чуть не бегом двинулись от Морозова.
Зарево охватило уже полнеба. С тихим урчанием прошли последние машины с бойцами. Машина Морозова стояла рядом, но он медлил.
А из-за леса в это время выходили все новые и новые группы бойцов.
— Наконец-то! — радостно крикнул он и шагнул навстречу молодому командиру, вынырнувшему из чащи. — А я Жду не дождусь! Молодец, Жарков! Спасибо за точный огонь. Садись со мной в машину. А ну, Звягинцев, на коня — и скачи вперед. Чтоб ужин был Жаркову и его ребятам. Чтоб печка в его избе жарко пылала. Возьми пластинки у Тюрина и патефон, отнеси Жаркову. Пусть ему и его ребятам Барсова и Козловский песни поют, пусть хор Пятницкого их развлекает!
Звягинцев вихрем пронесся вперед.
— Артиллеристы отличились? — спросил я.
— Боевой народ! — ответил Морозов и, понизив голос, добавил: — Им завтра снова в бой… Так сказать, аванс выдаю. Они оправдают.
Машина качнулась и пошла в темноту. В пути то и дело остановки.
— Стой! — приказывает Морозов, завидев фигуру, согнувшуюся под тяжестью катушек с телефонным проводом. — Где телефонисты? Почему ты за них стараешься?
— Не хватило двести метров кабеля.
— Говорил им, пусть берут с запасом. Рация как?
— Рацию наладить не могут, а телефонистов я провел к самой деревне. Залегли, слушают, как фашисты разговаривают, как телеги тарахтят. Немцы сейчас бревна тешут, доты делают!
— Почему связисты сами за проводом не пришли? Боятся? А радистам скажи: пусть наладят рацию. Не сменю, пока не наладят. Время у них было.
Подъезжая к деревне, мы услышали топот. Круто осадив коня, Звягинцев докладывал:
— Я ему сказал, а он говорит: «Сам достал, сам и сделаю с ними все, что хочу». И грохнул все пластинки об землю!..
— Кто говорит? Что достал? — прервал его несвязную речь Морозов.
— Тюрин говорит. Не дал пластинки Жаркову. Все вдребезги… И «Раскинулось море широко», и «Чего он моргает…»
