— Тюрин говорит. Не дал пластинки Жаркову. Все вдребезги… И «Раскинулось море широко», и «Чего он моргает…»
3
Тюрин, рослый и крепкий сибиряк, стоял у избы перед своими товарищами, стоял в одной гимнастерке, без шапки и не чувствовал холода. Лицо его выражало упрямство, глаза смотрели вызывающе.
— Ты нечестно поступил, — начал Морозов, — ты подвел товарищей. Правильно, пластинки достал ты. Но люди, которые так цепляются за «свое», — эгоисты и себялюбцы, ненадежны в бою. Скажи всем, объясни своим товарищам, не раз выручавшим тебя в беде, почему ты это сделал. Не мне объясняй — им скажи.
Наступило тягостное молчание.
— Как же так? Как же так? — взволнованно сказал Жарков, обращаясь ко всем. — Сегодня Тюрин, заботясь только о себе, не выполнил приказа, потому что он хочет больше всех слушать песни, завтра он захочет рисковать меньше других и, чего доброго, во время атаки притаится под кустом!
— Я не такой! — крикнул Тюрин. — Меня все знают, товарищ командир…
— Не мне, ты им объясни, — спокойно показал Морозов на стоявших вокруг бойцов с осколками патефонных пластинок в руках.
Тюрин спорил, не сдавался, но, наконец почувствовав все нарастающую враждебность, стал оправдываться срывающимся голосом.
И когда суд чести окончился (а это можно было смело назвать судом чести) и каждый сказал, что думал, губы у Тюрина дрожали.
— У немца, у черта, дьявола, а пластинки достану, — твердил он.
— Я слышал, как немцы в деревне играли вальсы из кинофильма, — сказал Звягинцев. Он был сердит больше всех.
— Будет вальс, — сказал Тюрин. — Будет!
Мне было жалко Тюрина. По всему видно — боевой, обстрелянный боец, и вот поди ж ты, как в глазах товарищей упал. Целиком захваченный этой бурной сценой, я не заметил, как Морозов покинул наш круг. Но вот слышу его голос:
— Писарев, откуда, друг? А я санитаров за тебя взгрел!
Я посмотрел на Морозова. Лицо его сияло.
Писарев шел к командиру вразвалку, держа руки в карманах.
— Да так, немного задело, — сказал Писарев.
И тут только я заметил кровавые пятна на рукавах, туго обтянувших перевязки.
— Задело? — переспросил Морозов, гордясь мужеством, с которым автоматчик переносил боль.
— Прихватило, — подтвердил Писарев. — Обе руки — насквозь… Автомат снимите, всю шею перетер, — попросил он, наклоняя голову. — Лесом шел, устал. Не отсылайте из части, товарищ командир, я скоро поправлюсь.
— С такими молодцами скоро Берлин будем брать! — приговаривал Морозов, снимая автомат. — Жаль только, что завтра тебя с нами не будет. А чтобы скорее поправился, пошлем тебя в госпиталь… Не спорь! Ира! Перевяжи нашего Писарева, накорми его, напои, покурить дай, а потом поскорее отправь дальше.
4
В низкой избе было жарко, как в бане, а Звягинцев все подкладывал и подкладывал в печь дрова. Тот, кто проводил дни и ночи на морозе, понимает, какое блаженство погреться у раскаленной печки. В комнате было шумно. В углу пищали телефоны, и связист беспрестанно твердил охрипшим голосом:
— «Жаворонок»! «Жаворонок»!
Я взял одну из трубок. «Мышь» вызывала по телефону «Кота», «Лев» запрашивал сведения у «Ящерицы» и «Дуб» отчитывал «Зайца».
Санинструктор Ира разливала в миски горячие, жирные щи, душистый пар стлался по избе, раздражая запахом мяса и лука.
— Жарков, комиссар, ребята, садитесь! Звягинцев, распорядись послать еду связистам! — Морозов подвинул скамейку Жаркову, сам сел на чурбан у стола. — Вы, сержант Иванов, опять за чужие спины прячетесь? — крикнул он в соседнюю комнату.
Низкорослый Иванов вошел, ежась, будто от холода.
— Вы, младший командир Иванов, скажите мне, как собираетесь воевать дальше? — Морозов положил ложку и встал.
Все положили ложки.
— Связь подвела, товарищ командир, — оправдывался Иванов.
Морозов посмотрел на часы:
— Приказываю не позже двадцати трех часов десяти минут отправиться с товарищем Шевчуком. Он старший. В деревне, занятой немцами, вы должны поджечь дома. О результатах доложите мне не позже четырех ноль-ноль. Имейте в виду, под домами немецкие доты. Шевчук разъяснит боевое задание.
— Храбрый? — спросил я об Иванове.
— Он проштрафился, — тихо отвечал Морозов. — А я нарядов не даю. Пусть проявит себя человек в трудном деле,
Морозов сел на чурбан и взял ложку.
— Вас накормили? — крикнул он вдогонку Иванову,
— Нет, ужин запаздывает, — ответил Иванов.
— Повара! — приказал Морозов.
Повар прибежал, вытирая рот тыльной стороной руки.
— Когда руки мыть будешь?
— Раз пятьдесят мыл!
— А может быть, больше?
— Ну, раза два!
— А если по-честному?
— Честное слово, некогда, товарищ старший лейтенант!
— Как стоишь! Лентяй! Как ты смеешь такими грязными руками готовить пищу моим бойцам-героям! Бери мыло. Мой руки!
Повар поспешно мыл руки, разбрызгивая воду.
— Еще, еще мыль! Да три сильнее, — не унимался Морозов.
Смех и шутки посыпались со всех сторон. Когда красный от смущения повар вытер наконец руки полотенцем, Морозов приказал:
— В первую очередь накорми боевиков, идущих ночью с Шевчуком на выполнение задания, и дай вареного мяса связистам. И чтоб ужин больше не опаздывал. Я прослежу. Помни: повар должен быть самым честным человеком. Не тряси головой. Если еще раз узнаю, что у тебя завелись дружки, пеняй на себя. — После ужина Морозов сказал младшим командирам и бойцам: — Отдыхайте спокойно, товарищи, завтра бой.
5
Перед утром меня разбудили голоса. Командиры наклонились над картой, говорил Морозов:
— Разъясните каждому бойцу задачу. На нашем участке фронта танков у немцев сейчас нет. Значит, наступления танков, за которыми идут или едут автоматчики, опасаться не приходится. Это точно. А если бы и были танки — для этого есть истребители. Еще разъясните бойцам, что наша специальная команда, истребляющая немецких автоматчиков, будет работать на флангах. Эти же истребители будут охотиться за «кукушками». Остальные бойцы пусть выполняют только свое боевое задание. Учитесь на ошибках и не повторите вчерашнюю ошибку сержанта Иванова, когда он, услыхав стрельбу на фланге и приняв одну «кукушку» автоматчика, засевшего на елке, за отряд автоматчиков, повернул своих бойцов… Схема связи готова?
— Готова! — раздался голос из угла.
Утро занялось холодное и пасмурное. Пелена падающего снега скрывала дали.
— «Жаворонок», «Жаворонок»! Ну, как видимость? — допытывался в сотый раз Морозов в телефон и огорчался ответом.
