принадлежит к какой группе. Что он полностью согласен с Тандонджи: выбирать надо из людей, которые не рвутся быть избранными. Он, конечно, понимает, что на практике это не всегда возможно. Когда он произнес это, Агарвал, сидевший рядом со мной, заметно расслабился и улыбнулся. И знаете, министр Сахиб, его улыбка мне совсем не понравилась.
Махеш Капур кивнул и спросил:
– Но после этого он согласился стать президентом?
– Не совсем. Он сказал, что думал над этим. Нам повезло, что он имел возможность поспать этой ночью. Он признался нам, что накануне, когда его кандидатуру выдвинули и сразу избрали, он еще не принял решения. «Я не знал, что мне делать», – сказал он. Но теперь, когда он выспался, он понял, что ему не так-то легко уйти от ответственности. И даже совсем не легко.
– И тут вы все вздохнули с облегчением?
– Вы угадали, министр-сахиб. Но оказалось, что мы поторопились со вздохом. Им овладело неотвязное сомнение. Пустяковое сомнение, но неотвязное. Он провел ночь с этим вопросом и принял решение. Точнее, почти принял. Тут, сказал он, возникает еще один вопрос: мы все тоже провели ночь с этим главным вопросом и, возможно, изменили свое мнение. Или нет? Если нет, то можем ли мы подтвердить это? И как мы можем убедить его, что так оно и есть?
– Ну хорошо, так что вы сделали? – спросил Махеш Капур нетерпеливо. Он уже начал уставать от неторопливо-ироничной манеры изложения, избранной Абдусом Салямом.
– А что мы могли сделать? Мы опять подняли руки. Но оказалось, что этого недостаточно. Тогда некоторые подняли обе руки. Но и этого было мало. Пандитджи не хотел повторного голосования руками или ногами. Он хотел, чтобы мы продемонстрировали ему свои сердца и умы, и лишь тогда он сможет решить, принимать ему наше предложение или нет.
Абдус Салям замолчал, ожидая сократовского вопроса, и Махеш Капур, понимая, что без этого телега не двинется дальше, подкинул реплику:
– Это, должно быть, поставило вас в затруднительное положение.
– Да уж. Я все время думал: ну давай, возьми руль в свои руки, назови своих кандидатов. А он продолжал талдычить о сердцах и умах. Я заметил, что Пант, Тандон и Шарма смотрят на него в замешательстве, а Л. Н. Агарвал продолжает ухмыляться своей кривой ухмылкой.
– И что дальше?
– Мы стали аплодировать.
– И это тоже ничего не дало?
– Да, министр-сахиб, это тоже ничего не дало. Тогда мы решили принять резолюцию. Но пандит Неру не хотел об этом слышать. Мы могли бы кричать «Да здравствует пандит Неру!» до посинения, но знали, что это его только прогневит. Неру против культа личности. Он не любит лесть – неприкрытую и громогласную. Он демократ до мозга костей.
– Но чем же дело кончилось. Салям? Можно уже дорассказать, не дожидаясь наводящих вопросов?
– Ну, оставалось лишь одно. Мы исчерпали все возможности, выдохлись и не хотели расходиться, чтобы проводить ночь еще с каким-нибудь вопросом. Мы сломали себе головы, но ничего толкового не придумали, и все наши предложения были неприемлемы для него. Тогда-то мы и обратились к нему, чтобы он смилостивился и намекнул нам, что может доказать ему, что наши сердца и умы целиком на его стороне. Это озадачило нашего лидера. Он не знал ответа.
– Он не знал?! – вырвалось у Махеша Капура.
– Он не знал. – На лице Абдуса Саляма появилось свойственное Неру меланхоличное выражение. – Однако, подумав несколько минут, он нашел выход из тупика. Мы должны были крикнуть вместе с ним «Джай Хинд!». Это показало бы ему, что у нас все в порядке с сердцами и умами.
– И вы стали кричать? – спросил Махеш Капур, криво усмехнувшись.
– И мы стали кричать. Но наш первый крик был недостаточно громким. У пандитаджи был неудовлетворенный вид, и мы уже представляли, как Конгресс и вся страна рушатся у нас на глазах. Тогда мы собрались с силами и так гаркнули «Джай Хинд!», что чуть не рассыпался Конституционный клуб. И тут Джавахарлал улыбнулся. Он улыбался, и вышло солнце, и все было замечательно.
– И на этом все кончилось?
– И на этом все кончилось.
14.29
Каждый год во время Шраада госпожа Рупа Мера воевала со своим старшим сыном и отчасти побеждала. Госпожа Капур каждый год воевала со своим мужем и терпела поражение. А госпожа Тандон ни с кем не воевала, кроме своих воспоминаний о муже, потому что Кедарнат, подчиняясь чувству долга, выполнял все ритуалы за отца.
Смерть Рагубира Меры пришлась на второй день «полулуния», и поэтому на второй день двухнедельного почитания предков старшему сыну полагалось приглашать к себе в дом пандитов, угощать их и вручать подарки. Но возникавшая в воображении Аруна картина с тучными, одетыми в дхоти субъектами с оголенной грудью, заполонившими всю квартиру в Санни-Парке, распевающими мантры и поглощающими рис и дал, пури и халву, кёрд и кхир[140], представлялась ему настоящим стихийным бедствием. Госпожа Рупа Мера каждый год уговаривала его отслужить панихиду по отцу. Арун же неизменно отвечал, что не желает участвовать в этих суеверных благоглупостях. Тогда госпожа Рупа Мера переключалась на Варуна и высылала ему деньги на расходы, связанные с обрядом. Варун соглашался выполнить ее просьбу – отчасти для того, чтобы позлить брата, отчасти потому, что любил отца (хотя сомневался, к примеру, что ему достанется хотя бы чуть-чуть кархи[141], любимого отцовского блюда, которое по этой причине требовалось включать в меню для пандитов), но главным образом потому, что любил мать и не хотел огорчать ее отказом. Сама она не могла совершить обряд Шраад, это входило в обязанности мужчин. Со старшим сыном это не получалось, и приходилось обращаться к младшему.
– Учти, я не потерплю этой чепухи у себя в доме! – бушевал Арун.
– Это в память об отце! – мужественно пытался противостоять натиску Варун.
– Нужна ему такая память! Чушь несусветная! Скоро дойдет до того, что нам придется совершать человеческие жертвоприношения, чтобы ты сдал свои экзамены.
– Не смей так говорить об отце! – воскликнул Варун, побагровев и съежившись. – Ты что, не можешь дать ма душевного и ментального удовлетворения?
– Сенти-ментального! – фыркнул Арун.
Варун не разговаривал с братом несколько дней и ходил по дому крадучись, кидая вокруг угрюмые взгляды. Даже Апарна не могла утешить его. При каждом звонке телефона он подскакивал. В конце концов это стало действовать Минакши на нервы и даже пробило врожденную защитную оболочку Аруна, вызвав у него слабые уколы совести.
В итоге Варуну разрешили пригласить одного пандита и накормить его чем-нибудь в саду. Оставшиеся деньги
