Готовое произведение еще раз показало, как мог работать Сент-Экс под давлением. Ранее он предполагал вернуться во Францию на «Нормандии», и в его распоряжении было всего четыре дня; выходит, эту часть он написал где-то примерно за сорок восемь часов или чуть больше. Но Антуан рассказывал именно эту историю многие годы своим друзьям и каждый раз пытался улучшить ее. Как позже отмечал Жорж Пелисье: «Все, кому довелось познакомиться с ним поближе, знают, что Сент-Экзюпери проговаривал свои книги перед их написанием и уже после этого снова проверял их власть на своих друзьях, читая им написанные абзацы и требуя немедленного суждения с их стороны. Он выдерживал испытания возражениями или критикой доброжелательно, но с видимым нетерпением». Это зависело от аудитории, поскольку, по словам Леона Верта, Сент-Экс, хотя и был «самым понятным из людей, но также и самым беспокойным». Всегда недовольный написанным, он нуждался в надежном мнении, чтобы успокоить свое недремлющее беспокойство.
На сей раз даже Сент-Экзюпери остался доволен той частью антологии, которую он передал Галантьеру, чей кнут помог появиться на свет детищу, которое познало восемь лет беременности. Он поспешно отослал телеграмму Галлимару с просьбой задержать печать «Планеты людей», чтобы включить в набор новый лакомый кусочек. Но было уже слишком поздно. Набор сделали, и с прессов сходили заключительные страницы книги.
* * *
К тому моменту, как Сент-Экзюпери возвратился в Париж, первые экземпляры «Планеты людей» уже попали к критикам, и его небольшая квартирка вскоре наполнилась грудами приветственных посланий и книг, ожидающих, чтобы получить персональное посвящение, написанное его изящным воздушным почерком. Когда Жак Баратье зашел к нему взять интервью для «Нувель литерер», он заметил на столе писателя «Размышления о насилии» Жоржа Сореля. Сент-Экзюпери с улыбкой протянул ему экземпляр своей новой книги, которые рабочие типографии Гревина выделили ему в качестве подарка: «Взгляните, это напечатано на ткани для крыла самолета. Какое мастерство! И какая работа! Я хотел бы, чтобы они знали, как меня тронуло их внимание!»
«Видите ли, – заметил Сент-Экс после того, как они какое-то время обсуждали аварию его самолета в Ливийской пустыне и то, как он едва не утонул в заливе Сент-Рафаэль, – в конкретном факте нет никакой драмы; она существует только в воображении». Так он развивал мысль, которую выразил в концовке «Стихий», где написал: «Я мог, вероятно, растрогать вас историей о несправедливо наказанном ребенке. Но я завлек вас в циклон, возможно даже не взволновав. Но разве не наблюдаем мы, неделя за неделей, бомбардировку Шанхая из плюшевых глубин кресел кинотеатров? Без дрожи мы можем любоваться клубами сажи и пепла, которые эти искусственные вулканы выбрасывают в небо. А ведь вместе с зерном из зернохранилищ, имуществом, накапливаемым поколениями, и старыми семейными реликвиями, там есть и плоть сожженных детей, которая, превращаясь в пепел и дым, медленно подкармливает эти темные облака.
Но сама по себе материальная драма касается нас только тогда, когда она открывает нам свой духовный смысл».
Эти строки были написаны в Нью-Йорке; даже там, в роскоши номера в «Ритц Карлтон», Сент-Экзюпери не оставляли происходящие в мире события. К тому времени, как он вернулся назад в Париж, Барселона пала, и его друзья-республиканцы были обречены. Какая еще новая трагедия собиралась обрушиться на Европу, никто точно не знал, но Сент-Экс решил, что наступил подходящий момент разведать, какую беду хозяева рейха заваривали на том берегу Рейна.
Выяснение этого вопроса не заняло у него много времени. Поездка, осуществленная на сей раз на автомобиле, а не на самолете, дала ему вполне достаточную возможность оценить подбитые сапожными гвоздями реалии национал-социализма. Антуан с удивлением обнаружил, что Германия, ставшая отъявленно милитаризованной, была здорова и не страдала от неизбежности наступления голода. На постоялых дворах и в гостиницах, где он останавливался, ему подавали щедрые куски масла. И это в стране, в которой (как внушали многим французам) все сельскохозяйственное производство безжалостно пожертвовано оружию! Так что немцы, производившие по четыре военных самолета на каждый произведенный во Франции (800 по сравнению с 200 в месяц), по-прежнему имели масло и даже потребляли его!
В Баварии Антуан увидел дороги, забитые военными конвоями, а из окна пивного бара в Нюрнберге он с ужасом завороженно наблюдал, как несколько сотен гитлерюгендов грохотали строевым шагом мимо, и их военное высокомерие поощрялось хриплым «Зиг Хайль!», раздававшимся со всех сторон. Официантка, обслуживавшая Сент-Экзюпери, заметив его нахмуренное выражение лица, наклонилась и прошептала: «Мой сын – один из них, он – там. Они забирают детей, когда они еще совсем маленькие. И после этого они уже больше не наши дети, и с этим ничего не поделаешь».
Берлин также сильно изменился, и весьма заметно к худшему, хотя в этот раз Антуан не рисковал арестом за перелет над запрещенной территорией. После теплого приветствия со стороны Отто Абеца, чья официальная задача состояла в «улучшении» франко-немецких отношений, ему выделили в сопровождение высокое нацистское должностное лицо для поездок по столице. Должностное лицо следовало за ним повсюду, как тень, к растущему раздражению Сент-Экзюпери. Чего они боялись? Что он потеряется? Или увидит слишком много? В городе проходила художественная выставка, которую он захотел посетить. «Яволь!» – произнесло должностное лицо, он будет восхищен посмотреть ее вместе с гостем. Они прошли мимо ряда картин, включая несколько пейзажей импрессионистов, к которым должностное лицо проявило не самый большой интерес. Но внезапно немец замер, словно его коснулся оголенный электрический провод. «Ах! – воскликнул он, указывая на образец «реализма» Третьего рейха. – Вот этот вид живописи наш фюрер находит приятным… Хайль Гитлер!» – добавил он, щелкнув пятками, как деревянная марионетка.
И Эрве Милль, и Шарль Салль вспоминают, как слышали рассказ Сент-Экса о встрече с большим начальником из министерства пропаганды. Согласно Миллю, это должностное лицо было ни много ни мало как самим Геббельсом. В ходе беседы возник следующий диалог.
Г е б б е л ь с. Но, герр фон Сент-Экзюпери, вы должны, по крайней мере, признать, что мы – страна порядка, тогда как Франция…
С е н т-Э к з ю п е р и. Поверхностно да, но не существенно.
Г е б б е л ь с. Как?
С е н т-Э к з ю п е р и. Позвольте, такой пример. Предположим, завтра в полдень все светофоры отключатся и все полицейские исчезнут с улиц Парижа. Что произойдет? Да, нечего скрывать, на час или два воцарятся беспорядок и неразбериха, но впоследствии все само по себе утрясется, придет в норму и водители станут ездить, как ездили прежде. Но если то же самое произойдет в Берлине?.. Тут наступит полный и абсолютный хаос.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
