Дело было не в том, что Бразийяк отвлекся, чтобы позабавить салонных завсегдатаев, повторяя, как Валери однажды заметил Мальро: «Меня интересует ясность стиля; меня не интересует искренность автора». Может, только потому, что он был ярым католиком, Бразийяк оказался менее поверхностен, чем пижонствующий эстет (автор «Месье Теста»), «который путал брожение газов в животе с показными истинами», как когда-то по случаю съязвил Сент-Экс, не уважавший Валери. Но фанатик в Бразийяке не мог принять безнадежную беспристрастность Сент-Экзюпери. «Милиционер Мадрида стоит защитника Толедо. Каждый повинуется своей «правде». Так же как плененная газель, тревожно ищущая возможности убежать, не опасается ни льва, ни шакала, которые подстерегают ее. «Что для нее шакалы, если «правда» газели в страхе?» И весь героизм низведен до уровня инстинкта».
Бразийяк одинаково не желал принимать и благородного жеста французского капитана, когда тот передал берберским охотникам, помогавшим ему защитить форт, 300 пуль, чтобы восполнить истраченные ими на его защиту: ведь те же самые пули предназначались для стрельбы в его людей, за которых он несет ответственность. «Индивидуальный героизм – это совсем иное, чем политический героизм, то есть героизм защитников города. Человек не может претендовать на изысканность, если он в крови собственных людей… Церковь, – продолжал он, впадая в догму, – всегда учила, что истинная причина делает мученика. Ни г-н Монсерлан, ни г-н Сент-Экзюпери не думают так: они видят в героизме средство индивидуального совершенствования. Г-н Андре Мальро рассуждает так же. Но не в этом смысл наших корней, нашей истории, нашей расы. Это романтичное и ницшеанское отклонение, уходящее корнями на восток».
Это последнее предложение, должно быть, поразило Сент-Экзюпери своей странностью: «восточным» Бразийяк величал мусульманский мир, доктринерский фанатизм («целый Коран полон неколебимых истин»), который он в «Планете людей» безоговорочно порицал. Но Бразийяк, размахивающий религиозным топором, проповедовал обращение на путь истинный.
Гораздо более важным является беспристрастное суждение Рене Лалу, чей обзор в «Нувель литерер» (номер от 18 марта) едва ли можно расценить как хвалебный. «Как, – изумляется автор, – он может говорить о себе с непринужденностью, которой могли бы позавидовать толпы профессиональных биографов? Просто потому, что эмоции, которые он описывает, универсальны… Он – само «сознание человека, в котором это чудо отражено».
Книга показалась настолько важной, что три недели спустя Эдмон Жалу добился второго обзора «Планеты людей» в том же самом литературном еженедельнике. Далекая от коллекционирования случайных экспериментов, «Планета людей», утверждал он, стала работой моралиста, который, не будучи домоседом, мог бы выдержать сравнение с Монтенем или Прустом, поскольку в его сердце звучит голос Сократа: «Познай себя». И хотя «краткий фирменный» стиль Сент-Экзюпери иногда тяготел к патетике, его моральное кредо было существенно схоже с таковым у Ницше, Карлиля, Эмерсона. «Нужно принадлежать классу «суперменов», или «героев», или «представительных людей». Этика, никак не связанная с аристократизмом, проявляется вопреки всему. Каждый индивидуум может стать тем или другим, если чувствует свое призвание или у него есть желание. Но жизнь мелка, если он отказывается от своего призвания или если не будет в состоянии последовать своему желанию.
Хорошо, что работа, подобная «Планете людей», возвращает нас к первоистокам, и делается это со зрелой и поэтической серьезностью, без позерства или показной роскоши. Нам давно не доводилось читать столь интересных книг, как книга г-на Сент-Экзюпери».
Таково было и мнение Французской академии, или, во всяком случае, Анри Бордо, возвратившегося из Германии и столь увлеченного своим попутчиком, что он решил посвятить свою следующую книгу ему. Но потребовалось все красноречие, которое он смог мобилизовать, чтобы преодолеть предубеждение своих товарищей-академиков, возражавших против присуждения Сент-Экзюпери Гран-При Французской академии, поскольку «Планета людей» романом как таковым не являлась. Формально они были правы, но Бордо смутил их, вопрошая, какого иного автора они могли бы назвать, чтобы его творение демонстрировало такую же элегантность стиля, наполняло характеры героев активной жизнью и читалось бы с таким большим интересом, – именно этих качеств ждали, в конце концов, от романиста. Нокаутированные таким доводом, коллеги Бордо сдались, и «Планета людей» получила торжественное признание Французской академии как лучший роман года.
* * *
Год 1939-й даже меньше, чем когда-то 1932-й, способствовал эйфории. Но подбодренный неожиданным признанием и освобожденный наконец от бремени долгов и обязательств перед газетчиками и друзьями-издателями, Антуан де Сент-Экзюпери был готов позабыть проблемы все более мрачнеющего мира и позволить удовольствие побаловать себя кратким мигом весеннего восторга. На пасхальные каникулы он оставил Париж и отправился в Сен-Амор, известный своими винами и «пуле де Бресс», где жена Леона Верта, Сюзанна, имела загородный дом. Это немного напоминало возвращение на время домой: ведь всего в 40 милях южнее находился Сен-Морис-де-Реманс и связанные с ним воспоминания юности.
Одним солнечным утром Верт и Сент-Экс ехали по сельской дороге и решили остановиться пообедать в ресторане на берегу реки Соны. Широкая терраса выходила на сонные воды, и тополя на дальнем берегу купались в солнечных лучах, пробивавшихся сквозь туман. Когда Сент-Экзюпери дотронулся до грубого деревянного стола, изрезанного, совсем как школьная парта, ножами предыдущих посетителей, его вдруг переполнило ощущение почти мистического восторга, наподобие того, что он почувствовал тем вечером на реке Меконг, когда солнце погружалось в плотную ткань джунглей, сплетенную из тропической растительности. Прямо под ними, на самом берегу реки, барочник и его жена наблюдали, как механик восстанавливает их дизельный двигатель.
– Поднимайтесь, выпейте с нами, – весело позвал их Сент-Экс, и троица с благодарностью приняла предложение.
– А я вас знаю, – сказал механик после того, как они присоединились к ним на террасе. – Я видел вашу фотографию в газетах. – Он пошел во внутреннюю гостиную и возвратился с открыткой, чтобы взять у Сент-Экзюпери автограф.
Хозяин баржи и его жена оказались немцами, хотя их баржа называлась «Кусанс» по названию деревни в Юра. Они были с берегов Рейна, объяснили они, и поэтому испытывали презрение к Гитлеру и ко всему его чванливому, самодовольному окружению и всем этим безумным разговорам о войне.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
