Джек – начинающий молодой актер, уже добившийся большого успеха. Прессу хлебом не корми, дай написать про человека с экзотическим детством, да вдобавок, конечно, ее возбуждает сама идея «дисфункции», разлома во всем, что связано с жизнью знаменитости. Как сказал один репортер, «на прошлом Джека лежит печать, словно гигантская татуировка»; это звучало тем экзотичнее, что ни у Алисы, ни у Джека никаких татуировок на теле не было.
Канадское телевидение мечтало сделать интервью с Джеком и его мамой в салоне Дочурки Алисы. Как только очередной американский журнал печатал очередную фотографию Джека с какой-нибудь женщиной (за исключением Эммы, все они были сплошь американки, да и сама Эмма приняла американское гражданство), репортер из Си-би-си немедленно летел на Квин-стрит к Алисе и допрашивал ее, «серьезны» ли эти отношения ее сына.
– Ну что вы, я никогда не донимаю Джека расспросами про его личную жизнь, – неторопливо, как полагается человеку, вечно пребывающему под кайфом, отвечала Алиса под завывания Боба Дилана на заднем плане. – А Джек не донимает меня расспросами о моей.
В Нью-Йорке Джек познакомился с наследницей большого состояния из рода мясных королей. Звали ее Саманта, она была старше Джека и обожала переодевать его в свою одежду – разумеется, не для того, чтобы в этаком виде отправляться на прием или в ресторан. Джек никогда не появлялся на публике в женском платье, да и с Самантой вместе пробыл недолго.
Еще у него был романчик с другой женщиной постарше в Лондоне, британским издателем Эммы по имени Коринна. Ее привлекло, что Джек чего-то там пишет, хотя он, конечно, так и не раскрыл ей тайны; для издателя она одевалась чрезвычайно сексуально, но и с ней Джек пробыл недолго.
Обе эти дамы жутко ревновали Джека к Эмме, он же чувствовал, что тратит слишком много времени на перелеты между Лос-Анджелесом, Нью-Йорком и Лондоном. Эмма наотрез отказалась покидать их замызганный домишко на Энтраде, а Джек по ней страшно скучал.
Кроме того, решив остаться в Санта-Монике, они смогли позволить себе по-настоящему крутую машину – серебристую «ауди» с кожаными серыми сиденьями, точно такую, какую Джек не сумел припарковать в свой единственный день работы в «Стэнсе». Эмма весьма оценила символичность этой покупки.
– Отлично, только проверь, чтобы на заднем сиденье не было детей, конфетка моя.
Купив такую машину, Джек особенно обрадовался, что не пьет, хотя ездил не очень быстро – а с точки зрения Эммы, он вел машину просто невыносимо медленно и перестраховывался хуже самого неопытного мальчишки. Сама Эмма, разумеется, не тормозила на каждом шагу и на безопасность смотрела свысока.
– Знаешь, безопаснее было бы купить дом в Беверли-Хиллз, – не уставал говорить ей Джек, имея в виду, что в таком случае Эмме пришлось бы меньше ездить.
Они ходили на приемы и в рестораны, возвращались домой (или не домой), встречались с людьми. Джек ни с кем «не был» более месяца-двух, а Эмма вообще была «одна» (ее максимальный срок – одна ночь, все чаще с юными красавчиками с танцев).
Джек носил длинные волосы, почти до плеч, что было весьма кстати в те нечастые моменты, когда ему приходилось надевать женское платье (у себя дома, перед зеркалом). Он сохранил любовь к небольшой щетине и, разумеется, оставался худым и стройным, – в конце концов, это его работа.
Роли не всегда требовали от Джека превращаться из мужчины в женщину, но сам этот потенциал невидимой тенью витал над его персонажами – часть его «нуарового», как говорила Эмма, ореола.
На экране же Джек перебывал со всеми – с Элизабет Шу, прежде чем она снялась в «Покидая Лас-Вегас», с Кэмерон Диас в каком-то глупом фильме для баб, с Дрю Бэрримор в ужастике по Кингу, с Николь Кидман (Джек играл ее мужа, который очень медленно умирал, целых три четверти фильма). Николь была куда выше его, но в кино этого никто не заметил – всю картину персонаж Джека прикован к постели.
Именно за Джека мудро не вышла Джулия Робертс, именно он солгал Мэг Райан, и она его бросила, именно он стоял, не зная, что делать, пролив – в роли официанта – соус на спину Гвинет Пэлтроу.
Из него вышиб последние мозги Брюс Уиллис, его арестовал Дензел Вашингтон; ему даже случилось побыть девушкой Джеймса Бонда – агент 007 убил Джека отравленным дротиком из зажигалки, поняв, что он на самом деле мужчина.
Мира Ашхайм оказалась права – ему открылся целый мир золотых кадров. Если бы Джека попросили выбрать любимый, он бы выбрал эпизод с Джессикой Ли, названный журналом «Нью-Йоркер» «эпизодом с полупереодеванием».
Джессика играет богатую наследницу, Джек – вора, который только что переспал с ней. Она принимает душ, а Джек сидит в одиночестве в ее спальне, изучает имущество – везде полно дорогих вещиц. Он ходит туда-сюда по спальне в трусах-шортах, а Джессика поет в дýше.
Джек открывает платяной шкаф, он очарован – столько красивой одежды! Это такая профессиональная шутка – Джек Бернс роется в шкафу, набитом стильной женской одеждой. Да, даже драгоценности так не возбудили вора в трусах! Зрителю ясно – Джек влюбился в эти шмотки. Он словно околдован и не слышит, как выключают воду в душе, как Джессика перестала петь.
Дверь в ванную открывается, на пороге стоит Джессика в махровом халате, волосы собраны под полотенцем; она отражается в зеркале шкафа. Великолепный кадр – когда Джек прикладывает ее платье к себе, она словно стоит рядом с ним; Джек смотрит в зеркало на себя – и одновременно на нее.
Да, он выглядит до невозможности круто, вор из воров.
– Боже мой, готов поклясться – на тебе это выглядит шикарно, – говорит Джек Джессике Ли.
В фильме персонаж Джессики верит ему до конца – таков сюжет, она влюблена в вора и излучает любовь. Но на площадке пришлось делать десяток с лишним дублей. Сама Джессика совершенно не хотела вся отдаваться Джеку. Увидев его впервые с платьем в руках, Джессика побелела как полотно, – разумеется, ничего подобного в сценарии не было. Она вдруг
