Он недолго бездействует — пока устраивается, поднимает перегородку между нами и водительской кабинкой.
— Она — звуконепроницаемая, не волнуйся, — говорит он и… притягивает меня к себе. Тут же зарывается пальцами в волосы, безжалостно портя причёску. Одна рука ложится поперёк талии, другая — ползёт вверх, накрывает грудь, трёт сосок сквозь слои одежды.
Он — мой законный супруг, — напоминаю себе. Он имеет право. К тому же…
Моё дыханье сбивается, губы приоткрываются, чем Аристарх немедленно пользуется, впиваясь в них жарким поцелуем.
А перед мысленным взором — голубые глаза: полные меня и любви.
Я предательница.
Нехорошая.
Дёргаюсь, пытаюсь вырваться.
Но меня лишь сильнее прижимают:
— Тише-тише, сладкая, — дорожка обжигающих поцелуев на моей шее, — я очень голоден. Дай мне немножко, совсем немножко, — бархатный горячий шёпот дыбит волоски на затылке, — иначе сойду с ума.
Он расстёгивает молнию на моих брючках, и проворные пальцы сразу же проникают под трусики и гуляют по складочкам.
Все мысли вылетают из головы. И хотя я напряжена, как струна, причина этому другая — моё тело настроилось на ласки, и будет ждать разрядки.
Пальцы кружат у входа, дразнят, чуть надавливают.
Другая ладонь терзает грудь.
Дыханье становится рваным, сердце сходит с ума.
— Ника, — низкий мужской голос, сейчас — охрипший, полный затаённого желания, посылает волны сладких импульсов вниз живота, — девочка моя сладкая. Моё искушение. Моё наказание за грехи. Я хочу тебя. Никогда так никого не желал. По грани хожу… — и выдыхает в ухо, опаляя кожу своим жаром, — Стань моей…
Плавлюсь, таю, сейчас стеку лужей к его ногам. Пытаюсь уцепиться за здравый смысл — я же память Вадима предаю! Я теку в руках его вероятного убийцы. Как гадко!
— Я ведь твоя жена, — с трудом выдаю слава. В горле пересохло, жарко, трудно дышать.
Пальцы внизу творят уже что-то немыслимое. Кусаю губы, чтобы не начать стонать в голос.
— Ты знаешь, о чём я… — губы снова возвращаются к моей шее, целуют грубее, жёстче. Метят, клеймят. — Отдайся мне.
Прижимает крепче к себе, и я чувствую его эрекцию. От её внушительности мне плохеет. Но мысли перескакивают на его просьбу… Ах вот ты чего захотел! Ну, уж нет. По моей инициативе этого не будет!
— Если хочешь — бери. Я не стану сопротивляться…
Он отстраняется, убирает руки, хотя я была в двух шагах от разрядки. И теперь просто выть готова. Меня натурально потряхивает, потому что не смогла кончить…
Отсаживается подальше, сощуривается недобро, складывает руки на груди, закрываясь:
— Вот значит как. Хорошо.
Я не понимаю, чего ему от меня надо! Я ведь сказала, что не стану возражать, если он боится выглядеть насильником.
Надо тело — бери. А душа и сердце — мои. Не заслужил.
Отворачиваюсь к окну, чувствую, как по щекам бегут солёные дорожки. Не вытираю слёзы.
Новоиспечённые коллеги могут подумать невесть что, но вот только мне всё равно.
Меня туда везут не для того, чтобы я работала. А чтобы играть. В меня.
Аристарх
Бери…
Если бы было так просто взять, я бы взял, девочка, не сомневайся. Но ты же потом — грустно хмыкаю себе под нос — меня возненавидишь. А я, оказывается, к твоей ненависти совсем не готов.
Смотрю в окно на пробегающие мимо дома и машины и не знаю, что мне делать. Со мной такое впервые. Впервые я желаю женщину настолько сильно, что контролировать себя рядом с ней становится всё сложнее. И при этом впервые боюсь — что не выдержу, возьму, как она говорит, и сломаю… Тогда всё, тупик.
Барабаню пальцами по колену, кошусь на неё.
Отвернулась к окну и плачет. Думает, я не пойму. Да каждый её всхлип отдаётся в груди длинным и протяжным: «Ты мудак».
У меня никогда не было проблем с девушками. Едва только шестнадцать исполнилось — девки (притом — гораздо старше) висли на мне пачками. Вся моя жизнь до недавнего времени — кураж, тусовки, отрыв. И женщины-женщины-женщины… Их лица смазывались. Их имена не запоминались. Они хотели секса и денег. И получили это от меня. Некоторые хотели за меня замуж. Этого не получали. Я вообще жениться не собирался. Если бы не мама.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Это она решила женить меня на Мирославе — дочери своей подруги. Мира — милая девочка, хорошая, правильная, чистая. Но не моя. Не в моём вкусе. А жениться, чтобы порадовать маму, не собирался. Скорее — наоборот, чтобы в пику ей, позлить.
Ну, кто же знал, что сам так залипну, как мушка в янтаре. Этой ночью лежал рядом, обнимал, прижимал к себе, а она — звала другого. Думал, чокнусь на хрен к утру… Выдержал, бля, и что дальше?
Да не дрожи ты так… Не плачь, глупая.
Рычу и притягиваю к себе.
— Ну-ка успокойся, — говорю строго, чтобы не поняла, как у меня внутри всё дрожит от вида её слёз. — Развела мокроту! — вытираю слёзы, а хочется их слизать. — Не хватало ещё, чтобы по офису поползли сплетни, что я издеваюсь над молодой женой.
Я ведь не издеваюсь! Я вообще с трудом въезжаю, почему она сейчас обиделась?
Обнимаю со спины, прячу лицо в волосах.
Как пахнет! С ума можно сойти. Я и схожу, а ещё — сгораю. Каждую минуту рядом с ней. В пепел, блядь. В труху. Чтобы этой трухой у её ножек осыпаться…
— Что я сказал или сделал не так? — мне надо знать.
Я никогда не пытался даже вникать в женскую логику, узнавать о причинах перепадов настроения. Но то были чужие женщины. А эта… моя? Разве моя?
Ника трясёт головой:
— Всё так, ты не причём.
Начинаю беситься.
— Ника! Мы тут только вдвоём. Из нас двоих рыдаешь ты. Значит, виноват я. В чём? Скажи?
Прошу, не мучь меня. Бля, мне ведь за каждую твою слезинку хочется кровью платить. Головой об стену биться.
— Я не могу… — шепчет она, задыхаясь. — Не могу стать твоей по доброй воле. Ведь я Вадима предам.
— Ты предавала его раньше, — фыркаю, потому что нет сил это терпеть, — когда он был жив, а ты горела в моих руках и отвечала на поцелуи. Вот это было предательством. Будь я на его месте — тебе бы не поздоровилось, честно. А сейчас, когда он мёртв…
— Он мёртв, — вскрикивает она, вырываясь, — потому что ты приказал его убить! Ты гад! Сволочь!
И набрасывается на меня с кулаками.
Позволяю ей выпустить пар, потом — перехватываю тонкие запястья, нависаю над ней и шепчу в её охрененно соблазнительные губы:
— Ника, ты — дура?
Она шипит, фыркает, пытается укусить. Ни дать ни взять разъярённая кошка. Заводит дико.
Усиливаю захват и впиваюсь в губы. Целую до тех пор, пока перестаёт вырываться и сдаётся.
Отпускаю, прижимаю к себе, кладу ладонь на затылок.
— Ты, правда, считаешь меня таким монстром? Или тормозом? Стал бы я столько тянуть тогда. Пришил бы сразу, как узнал, что у тебя есть парень. И следов бы не оставил. Ты бы и не узнала, что это я. Даже Глеб бы ничего не понял. Поверь, я умею действовать тихо и незаметно. Я — акула бизнеса, как-никак. У нас или ты жрёшь, или сжирают тебя. Так что, Ника, если бы я хотел убить твоего Вадима — сделал бы это давно. Давай, включай мозги и верь мне. Ты же умная, рациональная девочка.
Она всхлипывает ещё разок и наконец расслабляется.
Глажу узкую спину, целую в висок.
— Мне и самому надо знать, Никуля, кто это сделал. Пока я этого не знаю — ты в опасности. А я твой муж и должен защищать. Поняла, моя сладкая?
Кивает.
Успокаивается.
Вытираю слёзы.
— Ты нужна мне, маленькая, — признаюсь, потому что ей сейчас необходимо слышать, а я не намерен больше врать или скрывать. — Но нужна вся. А не с дыркой в душе. Поэтому я буду тебя завоёвывать, но честно. Другого пути с тобой просто быть не может. Веришь мне?
— Да, — шепчет рыжая заноза.
Так-то лучше. Достаю платок, протягиваю ей.
— Приведи себя в порядок.
Мне действительно не нужны лишние сплетни на работе. Тех, что есть, хватает.
