те приходили в движение, сжимали ее руки сильнее, впивались в кожу. Они все больше и больше походили на тонкие ветви терновника. На тени этих ветвей.
Она тянула ко мне руки, но я не мог дотронуться до нее. Ни подойти, ни отвернуться.
Терновника вокруг нее становилось все больше, он обвивал ее талию, поднимался выше до шеи и впивался шипами в кожу. Но она не кричала, не звала и не плакала, просто смотрела на меня печально и разочарованно.
Когда терновник заволакивал ее всю, фигура будто рассыпалась, распадалась прахом. А на ее месте появлялся кто-то другой.
У нее не было ног, но она шла ко мне. У нее не было губ, но я знал – она улыбается. У нее не было глаз, но я знал – один из них смеется, а другой плачет. У нее не было рук, но она сжимала их на моем горле, раздирая. А после ее пальцы проникали мне под кожу, вглубь, разламывая ребра, до самого сердца, она находила там что-то. Что-то живое, трепещущее, истекающее золотом, точно кровью. Что-то ужасное. И вырывала это одним движением.
Крик рождался в моем разорванном горле и становился скрежетом, лязгом металла. Огромная птица, созданная из железа, света и смерти, расправляла крылья, поднимала голову. Она вздымалась в небо, раздирая его в клочья взмахами перьев. Небо спускалось к ней, и она поджигала его край дыханием. Свет вырывался из ее клюва с воем и рокотом.
Слыша этот рокот, вздрагивал от страха и просыпался человек, видевший этот сон на другом конце ночи.
* * *
Я проснулся так же, как сел в кровати, – одним рывком. Так выныривают из ледяной воды, когда она только сомкнулась над головой, вышибая из легких весь кислород.
Сердце бешено колотилось, пальцы сводило судорогой. Я задыхался. Воздух был слишком густым и тяжелым, отвратительно сильно пах вереском, дождем, мокрой землей и ночью. Вцепившись немеющими пальцами в ворот футболки, я оттянул его вниз, словно бы это помогло.
Между пальцами другой руки, спокойно лежащей на одеяле, проскакивали искры. Ярко-золотые в чернильно-синем, они казались еще более ненастоящими, чем обычно. По руке расползались желтые пятна бликов, выглядящие скорее болезненно, чем волшебно.
Я откинул голову назад так сильно, что захрустела шея. С трудом заставил себя вдохнуть, спокойно, медленно. Эта ночь – с прошедшим дождем, вереском, мокрой землей – наполнила легкие, чуть не разорвав их.
Одеяла и простыни скребли кожу, как наждачка. Ветер, тянувший из окна, пробирал до костей и завывал по-февральски тоскливо и голодно.
Но все это не по-настоящему. Все это мне просто казалось. Все это откат, и нужно просто перетерпеть.
Я вылез из-под одеяла, когда подумалось, что оно расцарапает мне кожу до крови. Рейнеке в комнате не было, смылся на ночную охоту. Даже хорошо, не будет под ногами путаться.
Из комнаты я вышел почти беззвучно, дверь полностью закрывать не стал. У Фреи невероятно чуткий сон, а будить ее совсем не хотелось. Только снова зря разволнуется, у нее и помимо меня поводов для волнения достаточно.
Дом спал, укрытый темнотой, словно одеялом. Вокруг было так тихо, будто за стенами и нет ничего, только ночь и ветер. Как если бы конец света уже случился, а мы с Фреей его мирно проспали, и теперь больше нет никого и ничего, кроме нас.
Хотя и нас, наверно, тоже нет.
Свет не включал, в темноте я видел до пугающего хорошо, хоть какой-то плюс от неожиданного всплеска энергии. Половицы ступенек не скрипели под босыми ступнями. Дом будто тоже не хотел будить свою хозяйку.
Запоздало я подумал, что надо было обуться. Если в таком состоянии всажу себе занозу, могу и от болевого шока отрубиться. Но дом был милосерден и ко мне. Так что ноги только жгло холодом, а это вполне себе можно терпеть.
Дверь в ванную открылась беззвучно, закрылась тоже. Даже шум воды в трубах больше походил на шорох слабого дождя, чем на рокот водопада. Нормальный человек, наверно, и внимания не обратит.
Какой же у Фреи все-таки отличный дом. В месте уютнее я никогда и не жил.
На струю воды, стекающую из крана, я смотрел долго. В тусклом лунном свете она поблескивала так, словно в ней были кусочки льда.
Я набрал в грудь побольше воздуха, пообещал самому себе, что будет не больно, хотя знал правду.
Струя ледяной воды вонзилась в голову острым копьем, растеклась, обжигая, как раскаленное железо, и наконец сомкнулась стальным обручем. Пальцы вцепились в края раковины, намертво примерзая к ней. Мышцы свело. Вода грохотала, как сходящая лавина.
«Так. Хорошо. Отлично. Теперь главное – дышать. По возможности».
Не знаю, как долго так стоял. Казалось, что вечность прошла, пока холод – безжалостный, вгрызающийся в кости, точно голодная собака, не превратился в обычный – неприятный и колкий, освежающий, а не убийственный.
Я постоял еще немного, выравнивая дыхание и пытаясь не потерять чувство контроля над собой и своей силой. А потом понял, что голова начинает болеть снова, зубы стучать, а тело трястись от холода. Пришлось выныривать.
Видел я все еще почти так же хорошо, к тому же ночь была светлая, так что полотенце нашел без труда. Оно оказалось мягким и пушистым, пахнущим лавандой. Странно осознавать, насколько могут радовать такие вещи, когда чуть-чуть поживешь в съехавшем с катушек мире.
Вдруг в черной поверхности зеркала что-то мелькнуло. Я дернулся и перевел на него взгляд.
Ну конечно.
Мои собственные глаза в темноте горели, как две свечки. Это казалось странным и немного пугающим. Хорошо, что они не всегда так светятся.
Повесив полотенце на край ванны, я вышел в гостиную, не слишком понимая, что дальше собираюсь делать. Снова спать? После ледяного душа не тянуло. Сидеть и в потолок пялиться? Это мне вообще вредно. Может, пойти Рейнеке поискать? Он обычно довольно легко находится, будто чувствует, что ищу. Чего мне действительно не хватало, так это бездумного скроллинга соцсетей. Оказалось, по большей части моя эмоциональная стабильность держалась за счет сомнительных шуток из ленты.
Я рассеянно провел рукой по волосам, убирая со лба мокрую челку. Непослушные пряди все равно упали обратно, только взлохматились сильнее.
– Не спишь.
Я усмехнулся. Ну конечно, Фрея просто не могла не проснуться. И вот как мне ей врать, что все хорошо, если я глазами на полкомнаты сияю?
Она спустилась по лестнице так же беззвучно, как я до этого, свет тоже зажигать не стала. Боялась, что меня еще
