Бабка высунула из чрезмерно длинного рукава тощий указательный палец и начертила им в воздухе крестик.
– Да, просчиталась я с Поюхой, – пробормотала она. – Забыла, что у неё вода в колодце живая. Для всех и каждого живая, только не для горчаков-грибов моих. Колдовство она у них забирает, в труху превращает. Вот и увидел тебя сразу рыжий Жыж. Верный Урсулин помощничек…
Мора резко села, сунула озябшие руки в жилетные карманы и с обидой плюнула на пол:
– Что же ты, сопляк, на этот раз девицу так долго убалтывал?
– Холодно мне было совсем, – сказал Ырка из самого чёрного угла комнаты. – Вот и не подобрал нужных слов. Мне бы сейчас хоть кем согреться.
– А чего ко мне снова припёрся? – Мора нахмурила и без того морщинистый лоб. – Я тебе уже помогла, чем смогла. Всему научила, всё показала. Ходи себе по невидимым горчакам да целуй девиц сколько влезет. Зря я, конечно, тебе дорожку до Поюхи, вырастила – просчиталась немного, ну с кем не бывает? Так ведь других молодых душ и духов тут пруд пруди: выбирай какие нравятся.
– Ненадолго мне их тепла хватает, – вздохнул Ырка, – с каждым разом всё быстрее мёрзнуть начинаю.
– А это потому, что не тех выбирал, – ухмыльнулась Мора. – Надо было с самых тёплых начинать, а ты сперва к холодным наведался. Сырая служанка Озёрного духа да обиженная на сестриц-красавиц отшельница Шишига! Скажи, много ли в них огня? – Старушка вопрошающе посмотрела в жёлтые светящиеся глаза Ырки и, не дожидаясь ответа, кивнула: – Правильно! С гулькин нос!
– А в ком тепла больше? – Ырка стоял в темноте неподвижно, с презрением поглядывая на соседнюю стену, где приютилось мутное пятно света, чудом вырвавшееся из пыльного окна. – Мне бы сейчас посильнее отогреться: чтобы хватило на дольше.
– Ишь какой наглый! Самое сильное тепло – оно только у живых! В Стране Живых у тебя власти нету, а в Стране Мёртвых – где взять живых? Только я да Урсула! – Баба Мора сняла платок, демонстрируя гостю торчащие в разные стороны кусты седых волос. – Ну а мы тебе не по зубам! Урсула – она хоть и воровка, так ведь потомственная ведьма, которая добровольно закрыла себе дорогу в прежний мир и получила от самого Хранителя леса всю силу!
Старушка подняла с пола прутик, вывалившийся из хвоста некогда пушистого веника, и с досадой почесала им голову:
– Ты даже к дому её приблизиться не сумеешь, не то чтобы к самой Урсуле. Ну и я… – Мора улыбнулась кривой улыбкой. – Тоже не лыком шита… Пусть не потомственная, но колдунья. А, прежде чем тебе помогать, травку одну дивную выпила: если придёт тебе в голову душу из меня вынуть – в тот же момент сам всего тепла и лишишься.
Ырка затрясся крупной дрожью и закрыл глаза.
– Значит, так и не согреться мне теперь вовек?
– А кто ж тебе виноват, сопляк?! Зачем было жизни себя лишать да ещё столько злости копить?! – Мора повернулась к Ырке спиной и пошла проверять рассаду своих мухоморов. Расписные глиняные горшки, заполнившие собою почти всё свободное пространство внутри мельницы, ещё недавно хранили чудесные семена укропа и петрушки, чеснока и красного перца. Однако теперь, под присмотром Моры, горшки выращивали в себе яд неприхотливых и быстрорастущих грибов.
– Не вам об этом судить, – сказал Ырка и прищурился. – Вы же мне помогли, чтобы Урсе насолить. А не жалко вам, баба Мора, чужих душ, не жалко тепла юных девиц?! Так, может, и вы знакомы со злостью и обидой?!
Бабка развернулась к Ырке и поморщилась, словно съела дольку незрелого лимона. Никогда ещё Мора не опускалась так низко, чтобы сначала помогать чёрной душе, а потом выслушивать от неё дерзости. Её лицо выражало такое очевидное отвращение, что в Ырке снова заклокотала ненависть.
– Никого, кроме себя, мне не жалко! Что ты вообще обо мне знаешь, сопляк? Во мне злости ни на грош! Во мне только одна холодная зависть! Самой высшей пробы! Как то золото, что Урсула получила от Кладовика! От этого жалкого труса, обещавшего вознаградить меня… – Мора осеклась. – А вообще, знаешь что, дорогой?..
Ырка всё ещё дрожал.
– Я помню, Урсула хотела себе ученицу взять. Давно хотела, но никак не могла такую подыскать, чтобы понравилась. Родную по духу или по крови, говорит, хочу найти… А недавно я видела, как её верные птицы какой-то домик у входа в Страну караулили. Чую, неспроста это. Может, присмотрела кого, Урсула-то?
– И что с того? – спросил Ырка не без интереса.
– А то, что если нашла она себе девчонку для обучения, то не здешнюю! Понимаешь? Тамошнюю – живую, горячую! – Бабка неумело подмигнула Ырке и снова почесала прутиком голову. – Ты давай иди пока, поохоться малость. Согрейся ненадолго, а я мозгами пораскину, как тебе к дому Урсулы пробраться и поглядеть есть ли у неё там пламенная девичья душа…
Когда Ырка исчез, бабка потёрла озябшие руки:
– Ох, вот это месть будет! Чистая! Высшей пробы!
* * *
Юсинь плакала обо всём: о своём заточении, о своих вечно спорящих родителях, о былом заикании и незаслуженном от него избавлении, о своих покинутых друзьях, о своей первой несбывшейся любви, обо всём невысказанном и обо всём сказанном тоже. Она плакала до тех пор, пока сквозь собственные рыдания не услышала, как Урсула отнимает ухват от заслонки, скрывающей жар печи. Всё ещё не веря тому, что ей пришлось увидеть, как ведьма запекает ребёнка, Юсинь мужественно вытерла слёзы.
– Вытаскивать? – спросил Рыська у Урсулы.
Та кивнула, и через секунду дымящийся, подрумянившийся кулёк из теста с ребёнком уже лежал на столе.
– Смотри внимательно, золотко! – сказала ведьма, улыбнувшись.
Юсинь поднялась с пола, на который безвольно сползла, когда малыша кинули запекаться, и вонзилась глазами в свёрток. Он не шевелился.
– Будешь съеден собаками, чтобы согреть и утолить их голод, – проговорила Урсула и принялась отламывать тесто от края к центру. Отломанные куски летели прямиком в матерчатую сумочку, которую очень кстати подставил Рыська. – Слово моё непоколебимо! – повторила ведьма концовку своей недавней скороговорки и завершила разламывать «пирог».
Когда теста на ребёнке больше не осталось, стало понятно, что младенец не только жив, но и, кажется, совсем здоров. Глазки его были открыты, он оживлённо двигал ручками и ножками, издавал какие-то невразумительные, но, судя по всему, радостные звуки. А цвет кожи теперь больше походил на человеческий – зелёный оттенок уступил место розовому.
– Он ещё не до конца поправился, – Урсула переложила малыша в корзину и укрыла кухонным полотенцем. – Завтра Рыська отнесёт тесто собакам. Когда они съедят его – ребёнок выздоровеет окончательно.
– Ну что, тлусиха, стлашно было, да? – спросил мальчик-кот и удовлетворённо мяукнул.
– Это к тем собакам, которые у Деда живут, к тем, к которым тот дух за щенком отправился? – спросила неожиданно Юся, снова обретя дар речи.
Урсула с изумлением посмотрела на девочку:
– Откуда тебе известно про Деда? И о каком духе речь?
Капустные грядки Полины
Раньше Полина присматривала за пшеничным полем в центре западной пустоши. Отгоняла громкими песнями ворон и мышей, снующих туда-сюда, в надежде стащить хотя бы один золотой колосок. Но с тех пор, как в нём поселилась ворчливая Шишига, хозяйка Страны Урсула направила девушку к капустным грядкам. Слишком уж нелегко оказалось найти общий язык с обиженной на весь свет сестрицей озёрных русалок.
Новая работа Поли напоминала прежнюю, только теперь девушка исполняла свои шумные композиции, звеня лёгкими браслетами и довольно увесистым бубном исключительно для бабочек-белянок и волнистых блошек. И пусть отпугивать назойливых насекомых иногда было куда сложнее, чем птиц, Полина не жаловалась. Потому как, во-первых, она любила капусту, особенно ту, которую заквашивал для неё Рыська (по старинному фирменному рецепту), а во-вторых, предпочитала любую работу её полному отсутствию.
Кроме того, при жизни высокая, желтоволосая девушка часто помогала матери ухаживать за дачным огородом. К слову, именно горячие воспоминания о маме, которая воспитывала дочку одна, не отпускали Полю туда, куда ей следовало бы уйти. Да и мать Полины, по трагической случайности лишившаяся главного смысла в жизни, не хотела (да пока и не могла) перестать без конца повторять чудесное имя своей обожаемой дочки. Поэтому Поля, повинуясь сердечному желанию матери, часто навещала её в своём прежнем мире, защищала от мелких неприятностей, уберегала от опрометчивых решений, а порой просто прилетала рыжим голубем поклевать пшено из той самой кормушки, которую они смастерили прошлой зимой.
Сегодня Поля уже успела убедиться, что с мамой всё в порядке, и теперь приготовилась спугнуть с самого дальнего и крупного кочана капусты стайку обнаглевших красных солдатиков.
Девушка скинула босоножки, распустила длинные послушные волосы и подняла в воздух бубен, подаренный ей самой Урсулой.
