он писал мне в прошлую субботу?
Она встала напротив моей машины.
— Эм, нет! — у Адрианы отвисает челюсть. — Чего он хотел?
— Свою рубашку, — смеюсь я, показывая воображаемые кавычки.
Адриана прищуривается.
— Тьфу. Почему парни должны быть такими очевидными? Я вижу это даже за километр. Он просто хочет заполучить твою задницу.
Адриана — счастливица, находящаяся в блаженном неведении об истории наших семей. Хотя она и местная, но не здешняя. Кое-кто здесь выдаёт себя за официальных городских историков. Ее родители — переселенцы из Род-Айленда, которые переехали сюда, когда Адри не было и года. Они многого не знают, и многого, вероятно, и не хотят знать.
— Так ты собираешься это сделать? — спрашивает она. — Замутить с ним?
— Конечно, нет.
— Черт. Я имею в виду… если ты хочешь, чтобы я сделала это ради команды, — подмигивает Адри.
— Если ты хочешь заполучить его, он весь твой, — поднимаю ладони в знак капитуляции.
— Серьезно?
— Абсолютно. Он не в моем вкусе. Вообще. Даже и близко нет, — говорю я. — Думаю, дело в длинных волосах.
И татуировках. И пирсинге в носу. И в фамилии.
— Серьезно? Он, типа, влажная мечта каждой девушки.
Ее глаза расширяются и она изучает меня, как будто я пытаюсь надуть ее.
— Но если тебе нравятся определенно хорошенькие мальчики, то что ж.
Когда я зеваю, у меня слезятся глаза, и я говорю:
— Мне пора идти.
— Ага, ага, ага.
— Ты все ещё прикроешь меня в субботу, да?
У родителей бы разбилось сердце, если бы мне пришлось отменить наши планы на послеобеденный шоппинг.
— С восьми до четырёх. Ага. Спокойной ночи, детка.
Она подходит к водительской двери и ныряет внутрь. Двигатель ее маленького голубого «Доджа» заводится с урчанием, и Адри подключает телефон к зарядному устройству, прежде чем уехать.
По дороге домой я останавливаюсь, чтобы заправиться несколькими литрами бензина. И когда подъезжаю к дому, то сижу в своей машине с работающим кондиционером добрые десять минут. Как только я попаду внутрь, то растекусь лужей от жары. Перед сном прошлой ночью термостат показывал семь-восемь градусов. Я почти сама готова починить этот чертов блок.
— Привет, мама, — кричу я, находясь возле входной двери, когда, наконец, захожу.
Я скидываю туфли и направляюсь в гостиную, где телевизор мерцает, освещая ее лицо. По экрану катятся титры. Ещё одна мелодрама. Клянусь, она, должно быть, уже видела их всех.
— Что ты смотрела? Что-то хорошее?
— «Танцуя с опасностью», — говорит мама.
Ее глаза светятся, как и всегда, когда она не одна.
— Я бы поставила пятерку с минусом.
Я сажусь рядом с ней, и мама расстилает плед так, что он накрывает наши колени. Иногда мне становится грустно, когда я думаю о ней вот так, сидящей здесь и смотрящий телевизор весь день, словно зомби, едва способная ходить. Живущей ради тех моментов, когда мы с отцом возвращаемся домой, чтобы составить ей компанию. Затем я думаю обо всех потерях и неудачах, которые накрыли жизнь в ее сорок с лишнем лет, и о том, как ей удаётся улыбаться, несмотря на них, ни разу не прося сочувствия или жалости к себе.
Я отказываюсь верить, что жизнь будет лить на неё дождь вечно.
Должно стать лучше.
— Мама, тебе не жарко? — спрашиваю я, осторожно сбрасывая плед с колен. — Я внутри меньше минуты, и уже вся вспотела.
Она хмурится.
— На самом деле, нет. Мне немного зябко.
— Ты ведь не собираешься болеть?
Я не знаю, как она могла заболеть, ведь мама никогда не покидает дом. Папа или я, должно быть, принесли какую-то заразу…
— Я в порядке. Может быть дело в том, что просто привыкла к этой жаре.
Она подкупает меня улыбкой, в которую я отчаянно хочу верить. Но мы обе знаем, что именно это произошло в последний раз, когда мама заболела. Все началось с озноба, а закончилось ее госпитализацией из-за ослабленной иммунной системы.
Мама зевает, и я предлагаю ей лечь спать, но вместо этого она переключается на новости. Господи, помоги ей, если она каждый вечер не смотрит девятичасовые новости.
Мы сидим в тишине, слушая прогноз погоды и какое-то интервью с воспитательницей местного детского сада, которая подарила школе на Аляске сотню вязаных шарфов. Затем идёт часть о пробке из тридцати двух автомобилей на автостраде в час пик. Без смертей, слава Богу. Но из-за следующего сюжета, влажный воздух в комнате понизился на несколько градусов.
— Винсент Монро из «Корпорации Монро», житель Мередит Хиллс, недавно приобрел «Старфайр Гранит» и карьер в Эмметвилле, согласно контракта со звукозаписывающей компанией… — сообщает симпатичный ведущий новостей.
Мама поднимает пульт, чтобы переключить канал, когда на экране появляется Винсент Монро, чёрно-бурый лис воплощённый в образе человека, в чьих глазах был такой же серый злой отблеск, как и у Августа. Ее рука дрожит, а дыхание сбивается.
— Мама, — говорю я, пытаясь ее успокоить.
— Дьявольское отродье, — произносит она сквозь стиснутые зубы.
Мама вызовет другой приступ, если не будет осторожна. Ее блуждающий нерв привередлив. Иногда достаточно лишь малейшего расстройства, чтобы мама на несколько секунд потеряла сознание. Некоторые люди реагируют на стресс выбросом адреналина, но у маминого мозга есть сила, которая остановит всю его работу.
Сюжет очень быстро заканчивается. Они уже обсуждают предстоящую ярмарку вакансий в местном колледже.
— Не позволяй ему иметь эту власть над собой.
Я кладу руку на ее.
Она судорожно дышит, не сводя глаз с экрана, словно смотрит сквозь него. Задумалась, наверно. Нечасто у нас выпадает возможность обсудить семью Монро, но со всеми моими стычками с Августом в последнее время, я не могу не воспользоваться моментом.
— Почему вы с папой не покинули Мередит Хиллс? — спрашиваю я. — После всего, что случилось.
Она отвечает не сразу. Вместо этого ее взгляд падает на колени, когда выдергивает нитку со своего пледа.
— Твой отец слишком горд, чтобы бежать
