— Примерно как до помойки и обратно.
— До помойки и обратно я даже спиной вперед добегу за три минуты. Так-то! — выдал он с видом бесконечного превосходства над хорошей, но глуповатой девушкой.
— Не знаю, не знаю, я бы не смогла.
— Ты медленная, — подвел он черту под разговором.
Поспорили на арбуз.
В тот же день, вскоре после того, как на аллею парка вошел де Ниро, позади него появились Эльф с конопатым гонщиком. К велосипеду сзади была привязана консервная банка со множеством дырок и вложенной внутрь тряпкой, густо намоченной экстрактом собачьей течки. От банки действительно пованивало.
— А это еще зачем? — изумился мальчишка.
— Так эффектней.
— Отвяжи, чё она громыхать будет?
— Арбуз нужен? Тогда давай вперед. Серафима будет за поворотом. Время пошло.
Велосипед сорвался с места, дребезжа разболтанными частями и грохоча привязанной жестянкой. Вскоре он поравнялся с де Ниро, собака принюхалась и что есть мочи рванула следом.
— Танцор, стоять! — тут же раздался голос хозяина.
— Как бы не так, — пробормотал Эльф, наблюдая издали. — Физиология…
Неподалеку раздался радостный смех. Смеялись взахлеб, по-детски, с повизгиваниями. Эльф оглянулся. Неподалеку стоял тот самый сумасшедший, которого он спас от прыжка на рельсы. Сейчас в нем не было ни капли той тоски, что привела его к мосту над рельсами, напротив, он радовался, как ребенок, хлопал в ладоши и хохотал, зажимая рот руками и показывая на банку, нелепо скачущую по неровному асфальту вслед за велосипедом. Когда он радовался, все безумные черты его исчезали, оставляя просто странного ребенка-переростка, на которого по какой-то причине надели взрослый мешковатый костюм.
Продолжая радоваться, безумец пошел прочь от Эльфа, временами подпрыгивая и сбивая ладонью оставшиеся на ветвях желтые листья. Эльф смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за деревьями.
А Танцор меж тем несся за банкой в соответствии со своей собачьей природой, уши развевались по ветру, запятая хвоста резво торчала вверх. Инстинкты вопили в его маленькой коричневой головенке, призывая плодиться и размножаться. Запах вцепился в нос, словно злой жук, и от этого было свежо и волнительно. Вскоре они скрылись за поворотом аллеи, по обеим сторонам которой густо росли кусты.
На обочине неожиданно появилась Белка. Она резво наступила на нитку, привязывавшую банку к заднему крылу, и та оборвалась. Песика занесло, он, загребая лапами, сделал несколько неуклюжих шагов, пытаясь затормозить и развернуться на полном ходу, шлепнулся на брюхо и, наконец, подошел к банке виляя хвостом и принюхиваясь. Серафима подхватила его поперек длинного туловища, забрала банку и нырнула в кусты. Такс зарычал и потянулся зубами к её руке, но она ловко зажала ему пасть. За кустами она бросила все, что принесла, в открытый канализационный люк, с усилием закрыла крышку, кинула сверху веток и листьев.
— Живо домой, саранча, я за арбузом, — крикнула она остановившемуся в недоумении велосипедисту.
Тот не заставил себя ждать, надул пузырь из жвачки и, весело надавив на педали, рванул к выходу из парка.
Под землей Сатир аккуратно поймал Танцора, погладил его по мордочке, включил фонарь и, низко сгибаясь, пошел по тоннелю. Потом, чертыхнувшись, вернулся назад, схватил вонючую банку, отчего пес нетерпеливо заскулил, и с силой швырнул её в боковой ход. Оттуда раздался плеск воды. Такс тут же успокоился и сидел, даже не делая попыток вырваться, словно знал Сатира бог знает сколько лет.
Серафима снова нырнула в кусты и, время от времени оглядываясь назад, легко и весело побежала меж деревьев. Она убежала уже довольно далеко, когда из-за поворота появился де Ниро. Он огляделся, пытаясь найти свою собаку.
— Танцор!
Никакого ответа.
— Танцор!
Он закурил, стараясь сохранять спокойствие, еще раз огляделся и стал продираться сквозь пожелтевшие заросли, по счастью, с другой стороны дорожки от уходящей Белки. Через полчаса метаний по парку, он остановился, со злостью швырнул об асфальт зажигалку и крикнул нечто на гортанном наречии своего племени. Вскоре от парка в сторону Скатертного переулка гораздо быстрее, чем обычно, пронеслась красная «Феррари».
Сатир благополучно добрался по тоннелю до неприметного канализационного люка в одном из глухих двориков-колодцев, окружённом домами с облупившимися сырыми стенами, из которых бесстыже и немощно торчали крошащиеся кирпичи в лишаях остатков штукатурки. Там он, осторожно прижимая к себе собаку, поднялся по шахте, цепляясь одной рукой за грязные ржавые скобы, и попытался приподнять люк. Тщетно. Он не поддавался. Накануне ночью они с Серафимой открывали его с помощью небольшого ломика, а затем он без особых трудностей поднимал его изнутри шахты. Сейчас сверху что-то мешало.
— Мать моя, машину, что ли, поставили? — покачал он головой. — Автомобилей развелось, как крыс. Душить некому. Собственнички…
Он спустился на дно. Под ногами были плотно прижатые друг к другу трубы. Сатир поставил собаку на ноги. Танцор испуганно принюхался, огляделся и прижался к ногам своего похитителя, изредка бросая взгляды на его лицо. Похититель не вызывал в нем приятных чувств, но это был единственный человек рядом. Воздух вокруг был довольно свежим, без зловония, разве что излишне сырой, что, впрочем, совершенно обычно для подземелий. Сатир выключил фонарь и принялся ждать, изредка оглаживая своего спутника. Сверху сквозь щели в люке лился голубоватый свет. До крышки было довольно близко, можно достать, если встать на цыпочки.
Над ними на крышке сидела Серафима. Она держала в руке только что открытую бутылку пива, и вид у нее был крайне довольный. Приподняв бутылку вверх, она словно бы чокнулась с солнцем и сделала первый глоток.
— Сатир, у тебя все хорошо?
— Вполне, — раздался снизу несколько удивленный гулкий голос.
— Как пес?
— Передает тебе привет. А ты не знаешь, почему люк не открывается?
— Знаю. Я на нем сижу.
— Забавно…
— Тут солнце, — сладко жмурясь, сказала она. — И у меня есть пиво.
— Бывает же счастье на свете…
— Завидуешь, дитя подземелий?
— Нет. Зависть портит характер.
Они помолчали.
— Скоро конец октября. Надо начинать заниматься делом, — напомнила Белка.
— Начнем, только вот с собакой разберемся.
— Его, кстати, Танцором зовут.
— Очень приятно. Сатир, — представился внизу похититель своей жертве.
Они снова замолчали. Со стороны Белка являла собой очень странное зрелище. С панковской развязностью и полным пренебрежением к окружающим она сидела на канализационном люке с бутылкой пива в руке и, как могли бы подумать прохожие, вслух разговаривала сама с собой. Так, вероятно, и подумал некий прилично одетый мужчина с сумкой, какие обычно используют для переноски документов. Мелкий бизнесмен или клерк. Заметив на его лице презрительную и одновременно боязливую гримасу, она заговорщицки подмигнула ему и громко прошептала: «Удачи в борьбе, брат!», отчего тот поспешно отвел глаза и прибавил шагу. Белка довольно улыбнулась.
— Сатир, ты веришь, что всё может быть лучше? — сказала она, отвернувшись от клерка.
— Нет. Мне кажется, что все и так хорошо. По крайней мере, у меня есть все, что нужно для счастья одного отдельно взятого фавна. Почти все.
Он сидел на ржавых трубах, опершись спиной о стенку из влажного красного кирпича, держал на коленях осторожно водящего мордочкой песика, и смотрел на игру пылинок в ясных и четких, как хрустальные призмы, лучах света. На темном металле крышки висели холодные капли, свет преломлялся в них, разбиваясь на крохотные радуги. Игра света привносила в подземелье нечто карнавально яркое и таинственное.
— Курить будешь?
— Откуда такая роскошь?
— В кармане завалялось. Еще с озера, наверное. Я тебе оставлю.
Она закурила, глубоко затягиваясь и стараясь подольше не выпускать дым травы из легких.
— Сатир, мир в преддверии глобальных катастроф. Люди сходят с ума целыми странами и материками. Всё отравлено. Нефтью и ложью. А ты говоришь, тебе хорошо…
— Я никогда не был социальным существом.
— Знаешь, когда судили Христа, толпа кричала: «Распни! Распни!» Причем, кричали, наверняка, единицы, остальные просто глазели и ждали, чем все закончится, чтобы было потом о чем потрепаться за кружкой кошерного вина… или что они там пили. Казнь преступников — действо, вроде бы, совершенно социальное, а в итоге распяли Бога. Понимаешь, насколько все просто и страшно?
— Скорее всего, ты права, но я все равно занимаюсь политикой только из-за тебя и остальных наших.
В темноте хода, откуда только что пришел Сатир, что-то мигнуло. Пес принюхался и тихо заворчал, человек напрягся. С одной стороны, было ясно, что это не де Ниро, иначе реакция пса была бы совершенно иной. Это успокаивало. А с другой, московские подземелья — довольно опасные места. Никогда не знаешь, с кем встретишься. Сатир медленно вытащил из кармана фонарь, но тут в беспросветности загорелись знакомые ярко зеленые огоньки, он опустил фонарь и стал смотреть на точки, сияющие спокойным и любящим светом. Ему стало грустно, он часто заморгал, чтобы не начать шептать смущенные детские глупости.