— Но, бабушка, там, где я сейчас пребываю, под боком у меня полно красоток. При чем здесь Прис?
Войдя в свою комнату, он увидел стоявшую у стола Прис. Она медленно подняла на него глаза и тихо спросила:
— Можно, я останусь у тебя? — Он остолбенел. Прис поняла и поправилась:
— Я хотела сказать — в твоем доме. Я очень привязалась к твоей бабушке и тетке.
— Так не годится, детка, — качая головой, сказал Джон. — Тебе стоит подумать о будущем.
Резко вскинув голову и глядя на него остановившимися и расширившимися глазами, она твердо сказала:
— Я люблю тебя и хочу, чтобы моим будущим был ты.
Это было сказано так грубо, так не вязалось с его представлениями о женской гордости и ее обликом дрезденской куколки, что он отшатнулся и только воскликнул: «О-о!».
Неужели этот короткий звук мог столько сказать? Так поразить? Лицо ее задрожало, и она бросилась опрометью вон из комнаты.
Через полчаса в дверь его кабинета постучали. Пришла тетка и елейным голосом пропела:
— Тебя хочет видеть бабушка. Она плохо себя чувствует. Ты очень расстроил ее историей с Прис. Девочку жаль безумно.
Джон мрачно кивнул. Сидел, собираясь с мыслями. Как, когда, чем приворожила она всех его родных? Напрашивался ответ — добротой и обаянием. Почему же он сопротивляется? Бабушка Кэт как-то советовала ему найти на роль жены не акт рису. Прекрасный повод угодить единственному человеку, который не талдычит о его карьере. Но внутри все сопротивлялось. Страх? Да, и страх. Взять на себя еще обязательства, еще ответственность? Это при его-то нынешнем положении? Конечно, платили ему прекрасно. Получали же за него неизмеримо больше. И забирали у не го время, здоровье, радость непосредственного общения с людьми. Пожалуй, радость общения была главной. Постоянное свое окружение он уже едва переносил. Часто бывал груб и жесток с ребятами, то кляня себя за это нещадно, то пытаясь оправдать и понимая, что хамству нет оправдания.
Во время таких кризисов он уходил в работу, пытаясь преодолеть кинорутину. Но все возвращалось на круги своя, принося с собой лишь давящую боль в затылке и полуобморочное состояние. Все чаше теперь на съемочной площадке бросал он под язык допинговую таблетку. Все чаще… И, конечно, не мог не знать, что это влечет за собой, куда может завести. Он не пристрастился к спиртному и курению, хотя иногда позволял себе, особенно в обществе Полковника и фирмачей, выкурить тонкую датскую сигару.
Тоска, тоска, тоска… Вместе с таблетками она разрушала здоровье и веру в себя. И обрекать на безрадостное существование рядом с собой, таким трудным для окружающих, еще кого-то? Увольте. Хватит с него, что причина маминой смерти в нем. Правда, все старались отвратить его от такой мысли. Говорили, что причина — тяжелая работа. Но ведь он тоже тяжело работает. А значит…
Так Джон впервые посмотрел правде в глаза — он недолговечен. И почему-то улыбнулся. Успокоился. Достал знакомую трубочку, отсчитал пару таблеток… Минут через пятнадцать поднялся к бабушке. Прис там не было.
— Садись, внучек. Вроде мы с тобой недавно расстались, но ты уже сто-о-олько успел натворить.
Это был выговор. Впервые с тех пор, как Джон содержал всю свою родню. Недаром же пресса писала о невероятно развитом у него по отношению к родным чувстве долга. В его стране это не принято.
Все существо его, основательно начиненное дикседрином, возмутилось. Он не мальчишка.
— Да? Так что же? — сухо осведомился он. Но бабушка предпочла тон не заметить. А зря…
— Как ты смел обидеть девочку?! Она уезжает оскорбленная. Извинись сейчас же, не то…
— Что-о-о?!! — страшно прошипел он. — Угрозы? Мне?! Из-за невесть кого? Да черт с вами, со всеми. Лучше буду один. Сколько можно распоряжаться мной и читать нотации?!
Старуха вжалась в кресло. Вся ее величественная осанка пропала. Она стала похожа на черепаху: на дряблой морщинистой шее дергалась маленькая головка.
— Что ты? Что? Господь с тобой! Живи, как знаешь. Он почти тут же испугался, что ее хватит удар. Но старушка оказалась желез ной. Быстро успокоилась и уязвила:
— Хорошо, что мамочка не видит. Расстроилась бы.
Как хлыстом. Он же еще и виноват. Махнув рукой, ушел, не обернувшись. И тут вмешалась совесть. Надо было идти к Прис. Джон постучал.
Нет ответа. Еще раз. Опять тишина. Тогда, напуганный этой зловещей тиши ной, он толкнул дверь. В тот же миг Прис обхватила его и заплакала. Это было выше его сил — женщина плачет из-за него. Он провел рукой по ее волосам.
— Не надо, малышка. Я не стою слез. Оставайся. В этом доме тебе рады.
Прис моментально просияла и бросилась распаковывать чемодан. Сцена миновала. Он проговорил:
— Извини, мне надо сейчас идти. Вечером увидимся…
Он поехал навестить маму. Посидел. Поговорил с ней. Вернее, рассказал ей все, не щадя себя. Стало немного легче.
У выхода с кладбища Джон вдруг почувствовал страшную слабость и дурноту. Быстро достал таблетку и раскусил ее. Подождал, прислонившись к дереву, и, когда отпустило, вышел и сел в машину. Чуть-чуть посидел и медленно повел машину к дому.
Утром надо было улетать. Значит, вечер предстояло провести в кругу семьи. Он бы предпочел без его друзей. Именно поэтому он и пригласил ребят. До застолья время еще было, и Джон постучал к Прис. Она была готова: одета очаровательно, накрашена умело и весела. Он, хмуро оглядев ее, буркнул:
— Прекрасно смотришься, девочка. А вот это — тебе. Это — было кольцо очень тонкой работы с изумрудом. Прис приняла подарок без колебаний, но с несколько преувеличенной благодарностью:
— О-о-о!!! Милый! Сказка! Но зачем? Я так счастлива! Очень! Весь вечер она держалась, словно принцесса. И ее изящество, которое он принял за аристократизм, неожиданно понравилось ему.
Однако, на аэродром он уехал раньше, чем следовало, только чтобы избежать сцены прощания. И был страшно поражен, когда Энн, с которой он снимался, как-то во время перерыва спросила:
— Как поживает ваша маленькая приятельница, которую вы никому не показываете? Кстати — почему, Джон? Боитесь, что у крошки от обилия звезд закружится головка? Или растите для себя?
Он недоуменно взглянул, а Энн, умница, хитрованка, словно не заметив его удивления, поднялась и пошла на съемочную площадку.
Энн манила его. Хороша — необыкновенно! Умна! Тонка! И неприступна. Джон тянулся к ней. Но так и не узнать ему, кто известил Прис об этом. Она примчалась раз, другой, третий. Была терпелива. Не навязывала себя. Ждала своего часа.
И снова Джон толком не понял — подстроила она все дальнейшее или час действительно настал.
Во время его приездов домой они жили под одной крышей. Пресса связала их имена, говоря, что они давно тайно женаты. Только они знали: они — никто.
В тот приезд дома все были обеспокоены. Прис болела. И даже врач не мог определить, что с ней. Она ничего не ела. Худела. Была постоянно тиха и грустна.
Джон пришел к ней в комнату, и жалость к столь преданной девушке затопила его.
— Малышка, — он накрыл ее бледную ручку своей, — что случилось? Надо поправляться.
— Не хочу. Я устала.
— Брось. Все обойдется.
— Ты меня прости, — она тихо заплакала. — Я так тебе досаждала. Я… Он вдруг наклонился и поцеловал ее.
— Ты прелесть, Прис. И все будет у тебя хорошо. На секунду прильнув к нему, она пробормотала:
— Я сделаю, как ты хочешь.
А вечером ей стало плохо на лестнице, когда она шла к себе после ужина… Они задержались, болтая за столом. Потом она, сославшись на усталость, отправилась к себе. Когда раздалось ее слабое «ах», Бог весть что померещилось Джону, и он стрелой помчался на помощь. Она сидела на лестнице, прислонившись к стене и закрыв глаза. Он подхватил ее на руки. Отнес в комнату. Сел рядом с постелью.
— Ты просто устала. Спи, маленькая.
Она и вправду была похожа на девочку тех далеких дней.
— Я боюсь. Не уходи.
Он остался. Сон смежил его веки, когда раздался голос:
— Мне холодно. Меня всю трясет. Я не умру? Действительно, ее бил колотун. Джон обнял ее, но дрбжь не унималась. Тогда он решился.
— Подвинься, — он сбросил ботинки и лег поверх одеяла. Прижал ее. Вскоре она затихла. Он тоже засыпал, когда почувствовал ее губы на своих. Она целовала его быстрыми жадными неумелыми поцелуями… Час? Наверное.
Преданность ее была трогательной и неутомительной. Он взял на себя всю ответственность. Семейство радовалось и недоумевало. Когда же, наконец, будет пышная, подобающая Королю свадьба с обычной в таких случаях мишурой? Но он не торопился. Понимал — тогда все изменится окончательно. Каждая женщина хочет, чтобы любимый принадлежал только ей. А как с ребятами? Джон перед ними в долгу. Они создавали ему комфорт. Они были гарантией его безопасности. Они делили с ним все его тяжелые минуты. Они, наконец, восхищались им. Конечно, он уже давно не обольщался, понимая, что сам нужен им гораздо больше, что уже давно они смотрят на него, как на босса. Работодателя.
