Их преимущество начинается с того, что в следизоляторах нынешнего КГБ подследственных не бьют (это вам не КПЗ обычных отделений милиции! Впрочем, западные полицейские, если судить по фильмам, тоже избивают арестованных в следственных кабинетах). Но куда важнее само отношение к букве закона. В КГБ с буквой считаются. Например, когда понадобилось продлить срок следствия по моему делу, ЛенУКГБ составил бумагу в прокуратуру, что срок просят продлить, дабы следствие смогло разыскать свидетеля по делу — Р. Пименова. Я очень смеялся, читая эту бумагу: неуловимый свидетель Пименов четвертый год отбывал ссылку в Сыктывкаре, отправленный туда именно ЛенУКГБ… Но комедия вокруг буквы закона дает некие преимущества не только следствию, но и обвиняемому. В "обычной же", т. е. бытовой сфере подобными комедиями себя не утруждают: мы — власть, что хотим, то воротим. Однажды я спросил моего следственного "бригадира" майора ГБ Рябчука, почему подпольные бизнесмены рады, когда их дела ведут гебисты, а не обычная прокуратура. Якобы в этом случае сроки выходят меньшие… Он с неудовольствием, но объяснил: "Мы стараемся не посылать в суд сомнительные эпизоды. Вполне хватает бесспорных. А в прокуратуре как делают? Суют в суд что попало — авось, проскочит. Нам этого не нужно".
Позже, сталкиваясь со сферой обычного бытового права, я не переставал дивиться наглой бесцеремонности судов, выраженной этой формулой Рябчука: "Суют, что попало".
Вот пример из близкой мне "издательско-писательской" сферы. Владимир Осипов дал почитать сборник минюста СССР, где анализировались типичные судебные казусы 1976 г. Один из них касался вопроса, в котором я разбирался до тонкостей — в силу профессии.
По типовому договору с писателем после принятия и одобрения рукописи издательство обязано выпустить ее в свет в течение двух лет. Если условие нарушено, писатель должен получить 100 % гонорара.
Естественно, закон в СССР охранял, прежде всего, права государства, а не автора. Например, достаточно было директору издательства прислать в течение двух лет автору письмо в несколько строк, отвергающую уже целиком исполненную работу под любым предлогом ("нас не удовлетворяет художественное качество текста" — попробуй, оспорь, когда о вкусах не спорят!), и все обязательства подписавшей договор государственной стороны считались аннулированными. Однако закон бюрократии требовал, чтоб отказ от договорных обязательств даже и государственной стороны должен быть зафиксирован — хоть в какой-то бумажке. Иначе за бюрократическую небрежность платится "штраф" в форме гонорара автору!
Это — по закону. В практике это правило издательствами не соблюдалось. Если почему-либо принятую и одобренную рукопись не отправляли в типографию (такое случалось нередко) — автор о гонораре и думать не моги, скажи спасибо, если аванс успел получить!
Ленинградцы, по-моему, ни разу не судились: издательств в городе было мало, получишь репутацию "склочника" — вообще никуда не пустят. Но в Москве издательств побольше, и там литераторы обращались в суды по поводу принятых и неоплаченных рукописей.
Так вот, московские судьи систематически отклоняли иски авторов. И в отличие от гебистов, которые, насколько я их знаю, придумали бы какую-нибудь юридическую зацепку, судьи даже не искали фиговых листочков! Писали напрямую: да, по закону вам деньги положено. Но, руководствуясь интересами государства, вводить казну в расходы не следует! Министерство юстиции и Верховный суд как раз и уговаривали в этом сборнике местных судей, что их обязанность — соблюдать закон, а не печься по своему особому разуму об интересах государства.
А вот случай из моей личной практики.
Когда "дело № 15" вкатилось в стадию написания обвинительного заключения, перед Рябчуком и Карабановым предстала неприятная проблема. Во времена действия сталинской 58–10 изготовление, хранение и распространение антисоветской литературы каралось десятью годами — точка! Однако по буквальному смыслу закона к ответственности мог быть привлечен следователь, "распространявший" вещдоки среди своего начальства; судья, знакомивший с ними, например, заседателей; даже и прокурор, что-то цитировавший на процессе… После обвалов массовых репрессий на карателей 30-50-х гг. было решено уточнить формулы закона. Теперь наказанию подлежало только такое "изготовление, хранение и распространение", которое совершалось "с умыслом на подрыв и ослабление советского строя"…
И поди ж ты, мелкое уточнение буквы закона страшно мешало следователям ГБ! Для моих, например, оно значило просто катастрофу подготовленного дела. Главный криминал — мое предисловие к собранию сочинений Бродского — действительно был написан в четко антисоветском духе оспаривать это не смог бы никто, и я тоже… Однако из-за этого оно было забраковано редактором-составителем ("Мишка, нас всех посадят, и культурное начинание будет погублено", — сказал Владимир Марамзин.), предназначалось, следовательно, не для распространения — хранилось в личном архиве автора, свидетели, которые его читали, все показывали, что я спрашивал у них совета, как его "деполитизировать" (выражение следователя), т. е. сделать как-то приемлемым для заказчика — Марамзина. Мне тогда виделось, что подвести такое дело под "подрыв и ослабление" государства невозможно. Я ошибался. В обвинительном заключении был целый лист доказательств "умысла на подрыв". Правда, он не выдерживал даже легкого разбора (например, солидно указывались ссылки на страницы "дела", где ничего подобного обнаружить было невозможно. Это правильный расчет на то, что ссылки постранично никто не проверяет, раз сказано, что нечто там есть — наверно, оно и есть…)
Теперь самое время вроде бы обрушиться с нападками на гебистов — но только не с моей стороны! Напротив: следователи, потому и латали обвинительное заключение фальшивками, что их сознание было сознанием профессионалов-юристов, и они старались хотя бы оформить дело чем-то, похожим на правду. И на том спасибо!
Зато судья мне попался из "сферы обычного права": то был его первый политический процесс. Причем он тоже был относительно неплохой профессионал… На суде я только слегка прикоснулся к обвинительному заключению — и оно развалилось на осколки. Судья дословно переписал его в приговор, но исключил лист с доказательствами "умысла на подрыв", о которых я заговорил на процессе… И взамен Олег Васильевич Карлов вставил супротив гебистских законоподобных фальшивок простую, как блеяние, фразу: "Умысел Хейфеца М. Р. на подрыв и ослабление Советской власти доказывается всеми его действиями". Конец цитаты. Признаюсь, я от радости обалдел! Я дышал, например, или ел, или ходил в кино, или спал с женой — и оказывается, самым фактом своего существования подрывал советскую власть. А?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
