Дунь и Ба Цзинь взяли обязательство в ближайшие десять месяцев написать по одному роману и три повести, Лю Бай-юй — три романа и восемь — десять повестей, поэт, главный редактор журнала «Шикан» («Поэзия») Цзян Кы-цзя только в 1958 году взялся написать двадцать стихотворений, в тем числе историческую поэму, охватывающую период от восстания тайпинов до наших дней, и пятнадцать произведений в прозе. Автор пьесы «Великий поход» Чэн Ци-тун — десять либретто для опер и пьес. Я читаю и перечитываю эти цифры и не верю своим глазам.
Начинают развеваться «три красных знамени», выдвигаются новые лозунги, растет «революционный дух». Техника и технический прогресс заменяются революционным духом, энтузиазмом, физической силой. На физические работы мобилизованы сотни миллионов крестьян, десятки миллионов служащих, студентов, учащихся, все подняты на ноги. Все брошено на «фронт выплавки железа и стали», все строят самодельные печи, роют шахты, льют чугун.
Мао Цзэ-дун решил удивить мир.
Цифры были действительно ошеломляющими.
Захлебываясь от восторга, о них сообщало агентство Синьхуа и другие средства массовой информации и пропаганды. Сообщали обо всем, но умалчивали о самом главном — о том, что все или почти все, что выплавлялось в этих «домашних» доменных печах, было непригодным для использования из-за низкого качества продукции, десятки миллионов людей трудились впустую, на ветер было пущено семьдесят миллионов тонн угля, сожженного в домашних домнах. В итоге потери только рабочей силы и материалов составили четыре миллиарда долларов.
Фактически каждый кусочек выплавленного железа по себестоимости оказался золотым или приближался к золотому.
Перелистываю свой блокнот.
«9. ХП.67 г.
Поезд движется на юг, за окнами вагона бегут придорожные столбы, деревья, кое-где промелькнет деревенька с вросшими в землю домиками, построенными из земли и глины, из прокопченных труб, как будто из-под земли, идет дымок. Между деревеньками зловеще зияют черные ямы, развалины потемневших от времени кирпичных стен. Говорят, это скелеты доменных печей времен «большого скачка». Грустная, тягостная картина».
«Большой скачок» был началом большой трагедии, острой борьбы внутри партии. Первый бой был дан прославленным маршалом войны в Корее Пэн Дэ-хуаем. Он был дан на VIII Лушаньском пленуме ЦК КПК, а также на предшествовавшем пленуму совещании высших руководящих кадров партии. В дни работы совещания Пэн Дэ-хуай распространил среди его участников письмо с резкой критикой курса Мао Цзэ-дуна. В нем Пэн Дэ-хуай писал о «перенапряжении в различных областях», о диспропорциях в народном хозяйстве, о недостаточном опыте и непонимании объективных законов строительства социализма. Письмо-обвинение было распространено в июле, но еще до июля, до совещания и пленума, Пэн Дэ-хуай написал стихотворение, в котором разоблачал «большой скачок». Об этом он рассказал в своих показаниях, когда вынужден был во время «большого тайфуна» выступить с «самокритикой». Вот оно:
Зерно разбросано по земле,
увял картофель.
Молодые и здоровые люди брошены
на переплавку железа,
а молодых девушек и ребят заставили
заниматься сельскохозяйственными работами.
Что они будут есть в будущем году?
Прошу вас, подумайте о народе.
В стихотворении Пэна, может быть, нет лирики. Он не поэт, а солдат, но оно искренне. В нем — суровая солдатская правда. Да и кто знает, быть может, поэзия исчезла, когда делали перевод с китайского на английский, а с английского — я нашел показания Пэн Дэ-хуая в английском гонконгском бюллетене «Кэрэнт бакграунд» — на болгарский.
«Я не могу больше молчать!» — воскликнул старый солдат. Пэн Дэ-хуай был не один. Его поддержали кандидат в члены Политбюро Чжан Вэнь-тянь и член Секретариата ЦК и начальник Генерального штаба НОАК Хуан Кэ-чэн, а также многие руководители провинциальных партийных комитетов, министерств и ведомств.
А Мао Цзэ-дун? Мао Цзэ-дун сделал на пленуме «широкий жест» и признал многие допущенные ошибки, в частности, он признал, что большая битва за сталь «превратилась в большую беду». И что за все это на нем лежит «особая вина». Но признать это открыто — нет, этого он сделать не может, потому что тогда «наше государство развалится», и это сделает «не империализм, а народ внутри страны, который может восстать и отбросить нас раз и навсегда». И вместо открытого признания — открытая угроза: «Если гибель неизбежна, я уйду, уйду в деревню и возглавлю крестьян, чтобы свергнуть правительство. Если освободительная армия не пойдет за мной, я прибегну к помощи Красной армии. Но, по-моему, Народно-освободительная армия пойдет за мной». Пройдет два-три года после Лушаньского пленума, и председатель Китайской Народной Республики Лю Шао-ци с трибуны расширенного совещания ЦК открыто поставит вопрос о реабилитации Пэн Дэ-хуая. Потому что «его мнение по многим вопросам соответствует фактам». Потому что «экономика находится на грани полного краха», а «ЦК недооценивает серьезность обстановки». И потому что нужно сделать выводы из исторического урока «трех красных знамен».
Но выводы не были сделаны.
Мао Цзэ-дун решительно выступил против реабилитации Пэн Дэ-хуая. И голос Пэна заглох в приближающихся вихрях «тайфуна», старого маршала заставили замолчать. А Мао Цзэ-дун использовал трибуну X пленума, чтобы еще раз изложить свой тезис о «классовой борьбе при диктатуре пролетариата»:
«В период пролетарской революции и диктатуры пролетариата, в период перехода от капитализма к социализму, который будет продолжаться десятки и даже больше лет, будет существовать и классовая борьба. Эта борьба будет иметь длительный и волнообразный характер, иногда обостряясь или затухая и нередко принимая острые формы. Она находит неизбежное отражение и внутри партии…»
Не было сомнения: острие этого вывода было направлено против решений VIII съезда. Более того, Мао Цзэ-дун уже полностью сосредоточил в своих руках руководство партией и государством. Это было поражением противников «трех красных знамен», «большого скачка». Но поражением частичным. Потому что дискуссия продолжалась, продолжался большой спор, и на политическом горизонте все яснее вырисовывались контуры двух линий относительно дальнейших путей развития Китая.
«Тайфун» распространялся по Китаю постепенно.
— Но все же когда? Когда он начался?
Этот вопрос не сходил с уст дипломатов и иностранных корреспондентов в первые дни и недели моего пребывания в стране, как будто ответ на этот вопрос мог дать ключ к пониманию всего того, что происходило тогда в Китае.
Задают друг другу этот вопрос и иногда быстро, не дождавшись ответа, сами себе отвечают.
Начало? Для одних это — появление первой дацзыбао, написанной Не Юань-цзы, ассистенткой философского факультета Пекинского университета.
— Ведь уже через несколько дней после появления этой дацзыбао сам Мао Цзэ-дун распорядился опубликовать ее в печати и передать по радио, — громко говорили они, словно
