топотом.
В последний раз отводили табунщики беду от молодого косячного. Они догнали Голубого, и Орынбасар на опытном вороном мерине поскакал бок о бок с ним. Копжасар же вышел вперед на два корпуса и стад медленно сбивать грозного вожака. Через некоторое время тот пошел коротким скоком, и Копжасар по взмаху руки товарища помчался к косяку — по огромным дугам стали сходиться друг с другом голубой жеребец и взбудораженный косяк.
И когда старый жеребец вошел вдруг в свой табун с высоко поднятой головой, Елен улыбнулся. По смуглому худому лицу старика, теряясь в бесчисленных морщинках, потекли слезы. Он немощно вздохнул. Он был уверен, что достойно выиграл свой последний бой, что его не подвел опыт и он доказал молодым свою мудрость. Теперь старик знал, что с легким сердцем передаст место главного табунщика Орынбасару, ибо тот тоже доказал, что не только обладает силой и умом, но и способен ощущать себя частицей этого великого мира. Старик был счастлив, что ученик понял тяжесть поражения коня. Так рождается табунщик.
Елен, щурясь от солнца, посмотрел на холм, за которым скрылись рыжий жеребец и голубая кобылица, и встал. «Наверное, скачут уже берегом моря, — подумал он. — И сегодня им нет дела до остальных…»
Старик встал, накинул на плечи легкий халат и вышел из кибитки.
К подножью Каратау он пошел пешком. Идти было недалеко, всего полторы версты, но старик направился кружным путем. Ему хотелось увидеть море. С пологого каменистого холма Елен увидел табун. Кони, как всегда весной, паслись вразброд, и джигиты, стреножив своих лошадей, тоже стояли на холме, было видно, что они беседуют. Копжасар по привычке энергично жестикулировал. У самых прибрежных камней отыскал Елен рыжего жеребца, обхаживавшего свою избранницу; на белесо-желтом фоне ракушечника они были почти незаметны для глаз. А за ними, вдаваясь в сушу огромным полукружьем, синело море, пустынное и неподвижное. Старик постоял несколько минут, вглядываясь в горизонт, и зашагал дальше.
На следующем холме-каменце с почти отвесными склонами, называемом горой Унгаз, он огляделся снова. Отсюда четко виднелась оконечность хребта Каратаучика, к подножиям которого он держал путь. Нижняя часть хребта темнела частыми провалами ущельев: старик знал, что такие же ущелья прорезали невидимые отсюда юго-западные склоны. Он снова постоял, представляя себе древние шумные селения, укрывшиеся в теснинах, зеленые оазисы вдоль речек, абрикосовые, яблоневые и тутовые сады карлуков — одного из четырех племен, населявших некогда полуостров. Все это исчезло со времени нашествия монголов, потом было засыпано обвалами, занесено песком, и разве только он, Елен, найдет кое-какие следы древней жизни мангыстауских аулов. Ясно различимы сейчас лишь караванные пути по обеим сторонам хребта, они торились веками, на века и остались. Он подумал, что не каждый юноша поверит сегодня, что по северной дороге шли к морю купеческие караваны из Хазарин и Руси, а по верхней южной, с крутыми подъемами и поворотами, трудно добирались торговцы из Хорезма, вечно враждовавшего с Мангыстау. Караваны останавливались в городе Сарытас[12], который располагался на морских террасах, или же проходили сразу в порт Суль и вели там переговоры с судовладельцами. Старик любил море, и все его воспоминания, а зачастую и разговоры кончались Каспием. Почему, он и сам не знал. Он был очень стар и до недавнего времени считал, что только степь, кумыс и скачки сохранили ему силы. Но лет восемь назад Орынбасар прочел ему рассказ писателя далекой страны, который беззаветно любил море; он хорошо запомнил этот рассказ, принял и с тех пор уверился, что и море поддержало его. На его земле было все, что нужно человеку: суша и море, кумыс и родники, кони и машины, колхозы и забытые колодцы. Он и сам казался себе порой чем-то состоящим из всего этого. Потому и живет…
Уже подходя к скалам, Елен почувствовал, что здесь появился посторонний. Потом слух уловил негромкий перестук, и он нахмурился, зашагал побыстрей — не то чтоб он считал себя хозяином полуострова, но каждый сторонний, полагал он, должен был сперва встретиться с табунщиком. Но когда за уступом-песчаником увидел маленькую серую палатку, разбитую хоть и не на ровном месте, но у родника, старик успокоился. Незнакомец знал обычай края. Степняки ставят свои кибитки всегда поодаль от источника, чтобы сохранить его в чистоте; но когда ты один и у тебя нет табуна или стада, то нужно жить у воды и оберегать ее. Около палатки никого не было, и старик не стал задерживаться.
У входа в храм увидел Елен гостя. Долговязый, с тонким, загорелым лицом мужчина лет тридцати сидел ссутулясь на тесаном камне-ступеннике. Старик приблизился, вгляделся в него и вдруг цокнул языком. Парень оглянулся, вскочил на ноги и с улыбкой, несколько смущенной, но радостной, торопясь, пошел ему навстречу.
— Ну, здравствуй, горожанин!
— Здравствуйте, ата! Как поживаете? — Парень говорил с чуть заметным пришепетыванием.
— Слава аллаху, Булат.
Они пожали друг другу руки и, сперва старик, а за ним Булат, сели на камень.
— Из Алма-Аты прилетел вчера, — стал объяснять Булат, все так же радостно улыбаясь. — Только сошел в поселке Узень — подвернулась машина. А с дороги двадцать верст отмахал на своих.
Старик покосился на его разбитые, изрезанные на каменистой дороге серые парусиновые туфли.
— Что будешь делать?
— Работать, — тотчас ответил Булат. — Как говорил вам в тот раз: буду изучать подземную архитектуру, наскальные изображения, гравюры на стенах мавзолеев и мечетей.
— А я думал, ты не вернешься, — заметил старик. Лицо его просветлело, морщинки разгладились, было видно, что ответ Булата пришелся ему по душе.
— Я не только вернулся, ата, — волнуясь, проговорил Булат. — Отныне я связал свою жизнь с Мангыстау. — Он помолчал и добавил: — Прошедшие два года я сидел над книгами.
— Лет десять тому назад сюда приезжали собиратели песен. Послушали меня, записали, посудачили о старине и укатили в столицу. — Старик усмехнулся и покачал головой. — Ждал я их, потому как наказали вспомнить песни, которые я уже позабыл. Через пять лет приехали, смотрю — другие совсем ребята. Тоже послушали, записали. Эти еще быстрее работали, все делали на ходу. Засомневался я в горожанах.
— Я уже ответил вам, ата, — сказал Булат, сведя темные брови.
Теперь Елен внимательно посмотрел на него. Он хорошо помнил первый приезд Булата два года назад, когда тот учился еще в ленинградском институте, его рассказы о своей жизни. Булат оказался родом из Мангыстау, но во время войны потерял родителей и воспитывался в детском доме — сперва в городе Уральске, затем в Алма-Ате. Из столицы и
