слезу, покатившуюся по щеке матери.
И Секер тихо роняет:
— Идите…
Клокочет людское море.
— Слава вождю кипчаков!.. — несется от края и до края. — Слава!.. Слава!..
Плотными рядами, стремя к стремени, приближаются всадники к аулу. Люди оглядывают их, и те, кто не находит среди них своих, всматриваются в воинов, что гонят несколько в стороне и сзади табуны; ждут еще тех, которые только сейчас появляются на дальних холмах, идут, охраняя войско и стада.
Поодаль от толпы останавливается Ботакан, и как один замирают за ним его воины. Они не так возбуждены, как люди, что встречают их. На почерневших от ветра и зноя лицах — усталость, но сидят они в седлах прямо, и копья в руках прямы, словно весенний тростник. Воины ждут, когда успокоится толпа, как будто никуда не отлучались из аулов и давно знали, что Ботакан должен был стать сегодня вождем. И вот свершилось то, к чему шли они через битвы и лишения, свершилось, хотя не все понимают опасность, которая идет с востока. Дыхание этой опасности заставляет аулы признать отважного черкеша. Воины понимают это и хмурятся: поздно пришло признание.
Подымает руку Ботакан, и зычный голос его проносится над людьми:
— Кипчаки! Ваши отважные воины остановили монголов, дерзнувших пойти на наши степи. Дерзнувших пойти, не покорив Ургенч и Отрар…
Громкие торжествующие крики ответили ему.
— Тот, кто потерял отца, — продолжает Ботакан, опуская руку, — тот получит коня и его оружие. Тот, кто потерял сына… то же самое… Пусть будет долгий мир, добытый жизнью павших.
Батыр сходит с коня, за ним спешиваются воины, и люди бросаются к ним. Звон оружия, радостные возгласы и смех, печальные крики и плач стоят над аулом. И, поднятый на белой кошме, поплыл среди этого шума над головами людей на руках ослабевших, старых батыров и могучих молодых воинов Ботакан, новый вождь уильских кипчаков.
6
Наступила ночь. Аулы засветились кострами. Пируют кипчаки. Шумнее всех аул старого Отара, где у костров взлетает вверх суровая боевая песнь воинов и льются безудержно кюи со струн домбры, рассказывая о победах. Женщины без передышки разносят по дастарханам мясо и пенистый хмельной кумыс. Визжат от восторга дети, заполучив в руки зазубренные мечи отцов.
У белой юрты Отара, где собрались вожди и прославленные воины, мудрейшие и влиятельные повелители аулов, — огромное скопление людей. Напряжение царит в юрте, и люди вокруг стоят тихо, ловя каждое слово избранных.
К порогу проталкивается старуха Самига, вглядывается в лица сидящих в юрте и грубым хриплым голосом прерывает спор.
— Эй, Ботакан! — окликает она батыра. — Ответь мне: как погиб мой сын Аман?
— Он погиб, как и другие…
Ботакан сидит в центре, сидит без кольчуги, и чувствуется усталость в его покатых могучих плечах. Хмурятся широкие черные брови батыра, и тень пробегает по его лицу. Просторная девятиканатная юрта вождя полна людей. По правую руку батыра полукругом до самого порога расположились воины, возвратившиеся из похода; по левую — белобородые старики, вожди родов, влиятельные и богатые скотоводы. Среди них резко выделяется своей молодостью и нарядом Даулет, глава нового аула кипчаков. Он переводит внимательный взгляд с одного лица на другое, и ни одно слово сидящих в юрте не проходит мимо его ушей. На решетчатых стенах, завешанных иранскими коврами, сверкает драгоценными камнями дорогое оружие. Многочисленные светильники ярко освещают лица людей. И эти лица по-разному реагируют на начавшийся необычный поединок старухи и прославленного батыра. И сегодня никто не скажет старухе: «Замолчи!» — потому что она мать и потеряла еще одного сына. И нет никого, кто бы осмелился осудить ее, рискуя испытать на себе гнев батыра. Все молча слушают старуху.
— Они еще не подошли к нашим пастбищам, может, и не пришли бы никогда, — говорит старуха.
Она стоит, сгорбившись, тяжело опираясь на палку, и с ненавистью смотрит на Ботакана. Ее черное лицо в глубоких частых морщинах — не лицо, а камень в трещинах времени. Седые волосы разметались на плечах. И Ботакан тоже не сводит с нее взгляда.
— Ты говоришь языком женщины побежденной страны! — говорит он. — Не оскверняй победу!
— Мать, потерявшая сына, никогда не заговорит языком победителя! — отвечает старуха.
Ботакан понимает: горе заставляет старуху так разговаривать. Но эти ее слова на руку тем, с кем он давно не ладит. Они выражают взгляды тех, кто не видит дальше своих очагов, своих табунов и стад, не видит дальше сегодняшнего дня. А завтра несет опасность. Монголы не остановятся, взяв города, он был уверен в этом. Он видел их и сражался с ними; встречи под Ургенчем, а затем у Красных гор стоили жизни многим кипчакам, а они были настоящими воинами. И если закрывать на это глаза, то кипчаки скоро погибнут на своих землях. Он уже сказал об этом сидящим в юрте, но не предлагал еще своих планов. Не все хотели видеть его вождем и спорили с ним. И Ботакан заговорил, обращаясь к Самиге жестко и зло, и все поняли, что его слова относятся не только к старухе.
— Ты хочешь, чтобы кипчаки сидели дома. Чтобы они под тенью прежней славы занимались скотоводством и тешили жен. Но знай, тень эта горяча, и не всем усидеть под ней. Посмотри на кипчаков, и ты увидишь, что они разучились держать мечи!.. Посмотри на потомков великих саков, каспиев и аланов — они не могут поражать цели, как их великие предки!.. Посмотри на сынов тех, кто наводил ужас на каракитаев и кизилбашей! На их телах редко у кого найдешь ты шрамы, достойные отважных воинов. Нет у монголов неповиновения, и сильны они одной целью. Это слишком большая сила. Я воин, а глаза воина радует не количество скота у его парода!
Он гневно оглядел сидящих и тех, кто стоял у входа, словно перебрал их всех по одному, и не все выдержали его тяжелый взгляд.
— Я Ботакан, и нет воина, который бы противостоял мне, — бросил он им. — И теперь я вождь, и мне быть пастухом, но пастухом ваших успехов и побед, а вам подчиняться мне!.. Подчиняться!..
Вокруг стояла тишина, как в знойный полдень, когда край неба тяжелеет в грозовых тучах. Ничто не шелохнется в степи в такое мгновение: ни трава, ни зверек, ни птица. Разве что тяжело пролетит орел, могучий хозяин степи, распластав мощные крылья и словно в последний раз проверяя царство перед надвигающейся грозой. Притихли у костров. Лишь далекая протяжная песня кипчаков, пасущих табуны, долетала до людей, плескалась в ночи, то затихая, то вновь
