намереваясь закрыть ему веки, но неожиданно отдернула руку. Ей показалось, что в его устремленных вдаль глазах еще теплится жизнь.
— Ты смотришь на Секер, — пробормотала она.
Налетел ветер, кружа сухими былинками трав, подымая и гоня по степи горькую после лета пыль. Потемнела от мелкой ряби река, превращаясь в гигантскую кольчугу. Затрепетали куцые метелки камыша, облетая пухом. Приближалось время дождей в степи кипчаков.
— Я похороню тебя здесь, — заговорила Самига, глядя мертвому Ботакану в лицо. — У меня хватит на это сил… — Она снова протянула руку и закрыла ему веки. — Ты самый счастливый воин, Ботакан — продолжала она, помолчав. — При жизни гремела слава о тебе, когда же пришла беда, ты погиб и не увидел гибели аулов…
…Далеко уже от незаметной могилы Ботакана брела Самига. Не стала она искать труп сына своего Судана. Она шла по безлюдной унылой степи, направляясь к уцелевшим богатым аулам кипчаков, умеющим признавать силу сильных. Сразу же после выступления Ботакана откочевали они в глубь степей… Старуха шла долгую ночь, потом весь день, и высокий мавзолей Секер был виден ясно и близко, когда старуха, уставая, оглядывалась назад.
9
Время сохранило нам легенды. И светлые, и грустные, и печальные… И когда я слушаю их — утром ли, всем телом ощущая молодость вечного солнца; или в полдень, под рокот мудрых струн домбры, окидывая взглядом беспредельную даль моей земли; или же позднею ночью при свете костра, освещающего бесхитростные, доверчивые лица людей, — то воспринимаю эти тысячелетия как дни своей долгой-долгой жизни. А прожить мне еще не одно тысячелетие…
КОГДА ЖАЖДУТ МИФА…
повесть
1
Косячные дрались насмерть. Прошло больше часа, как схватились жеребцы, уже заметно рассвело, а бой не утихал. В пылу схватки животные постепенно приближались к кибитке табунщиков, и только старый Елен понимал, что это — уловка его любимца, голубого жеребца. Косячный, равного которому еще недавно невозможно было отыскать во всем Мангыстау, отступал под натиском молодого соперника. Стараясь не уронить своего достоинства, он отходил к человеческому жилью, и Елену казалось, что он видит, как сведенная судорогой грудь жеребца уже не может широко вобрать живительного воздуха, так нужного ему сейчас. Старик сидел неподвижно и прямо, и полуприкрытые карие глаза его были печальны. Он так и не притронулся к пиале густого, красно-коричневого чая и, не мигая, смотрел через проем двери па холм, за которым вспыхивали молодые лучи солнца.
Оба ученика Елена тоже молчали.
Восемнадцатилетний румянолицый Копжасар сидел ближе к двери, у очага, и разливал чай. Изредка он поднимал чайник с зольника, ворошил щипцами уголья и осторожно ставил посудину обратно в коробку. Старик слышал, как у парня прихватывало дыхание, когда голоса косячных обрывались на высокой ноте и слышались гулкие удары копыт. Копжасар приехал учиться ремеслу табунщика три месяца назад и никогда раньше не видел подобной драки. Еще вчера, во время первой схватки косячных, он попытался было разнять их и бросился к своему оседланному коню, но старик резким окриком вернул его в кибитку. Сегодня он чувствовал себя совсем неловко, и больше оттого, что не понимал старика. Молчание было ему в тягость.
Широкоплечий смуглый Орынбасар сидел справа от Елена. Он вел себя сдержанно, как и подобает лучшему ученику знаменитого табунщика. Ему было немногим больше тридцати, к старику он пришел еще юнцом, многолетняя совместная работа с Еленой сделала его молчаливым. Во всем джигит следовал своему наставнику. Он допивал вторую пиалу чая, и старик знал, что Орынбасар сейчас поставит чашку на дастархан вверх донышком. Две пиалы всегда пил сам старик.
Драка продолжалась. Еще одну атаку отбил голубой жеребец. Слитное, короткое и яростное ржание сказало о том, что соперники отошли друг от друга, чтобы через мгновение сцепиться снова, взвиться вверх. И вдруг раздался гулкий сдвоенный удар. Старик вздрогнул.
— По брюху! — воскликнул Копжасар. — Конец!
Елен закрыл глаза. Да, это был удар обеими ногами, после которого не каждый жеребец возобновит борьбу. Старик кивнул, джигиты тотчас вскочили и стремительным шагом вышли из кибитки.
Уже раздалось громкое призывное ржание, и к холму, к разбредающемуся навстречу солнцу косяку, поскакал жеребец с длинным туловищем. Рыжей масти, с темным, издалека видным оплечьем, он стлался над весенним разнотравьем легко и радостно, словно не дрался все утро в тяжелом бою. И должно быть, за это люди называли коней этой масти — Крылатый.
Беспечная молодость вела Крылатого. Он уже забыл о сопернике и видел лишь голубую двухлетку из чужого косяка, и не знал, что битва только началась, и еще неизвестно, чье ржание возвестит степи о победе.
Тяжелым галопом устремился вдогон старый косячный с низко опущенной головой. Казалось, длинная дремучая грива и челка, а не усталость тянут его голову к земле. Он скакал навстречу своему последнему бою, далеко отстав от рыжего жеребца.
«Эх, Голубой ты мой», — пробормотал старик и грустно покачал головой. Он знал, что Голубой не выиграет, поэтому и послал следом джигитов. Старик смотрел в степь и думал о том, что уже несколько дней пытался не допустить этой драки. Но разве можно остановить великое течение жизни? Побудок заставил рыжего бороться за обновление, и он выбрал самую красивую кобылицу во всей степи. Старик знал, что все это правильно, и не вышел из кибитки, когда Голубой так ждал его помощи. Мудрый жеребец, всегда понимавший табунщика с одного взгляда. Жеребец, который однажды завел свой косяк в море, чтобы спасти от волков и лошадей, и его, человека. Но сегодня грянул срок, когда следовало забыть свои привязанности и предстать перед законом жизни, имя которому — вечное возрождение. Оно несло в себе наивное беспокойство Копжасара и печаль Елена, грохочущий топот зачинщика драки и тяжесть опущенной головы старого жеребца, лучи утреннего солнца и беспристрастность неба… Разве смог бы он противиться солнечным лучам? Они будут сушить раны Голубого и обострять боль унижения. Старик увидел рыжего косячного, уходившего за холмы, гоня перед собой стройную кобылицу. Разве поднимется на них человеческая рука? Сама смерть была бы сейчас бессильна, но если бы судьба и решила, то даже в мир теней жеребец вошел бы с этим неистовым
