— Бог обращается к человеку под знаком Роста.
— Простите, что вы сказали?
— Это пророчество. Извините, я рассеиваюсь и говорю сам с собой.
«Рассеян», — мысленно поправил его Бэйнс и улыбнулся.
— Мы смешны, ибо живем согласно предписаниям книги, которой пять тысячелетий. Мы обращаемся к ней, как будто она живая. Впрочем, она такая и есть. Как Библия у христиан. Многие книги живы. Не в переносном смысле. Питает их дух, вы понимаете меня? — господин Тагоми внимательно посмотрел в лицо собеседнику.
Тщательно взвешивая каждое слово, Бэйнс ответил:
— Я плохой знаток религии, это не моя специальность. Предпочитаю придерживаться таких тем, в которых хоть немного ориентируюсь. — Откровенно говоря, он не слишком понимал, к чему клонит собеседник. Должно быть, это от усталости. Весь вечер, с той самой минуты, как они сюда приехали, все представлялось каким-то… уменьшенным, гротескным что-ли. Что это за книга, возраст которой насчитывает пять тысяч лет? Часики с Микки Маусом, да и сам господин Тагоми с крошечной чашечкой чая на ладони… а на стене напротив — огромная голова бизона, отталкивающая и жуткая.
— Что это за экспонат? — неожиданно спросил он.
— Это голова существа, на которое когда-то давно охотились аборигены.
— Понятно.
— Я охотно продемонстрировал бы вам искусство охоты на бизона… — Господин Тагоми поставил чашку на столик и поднялся. Здесь, в собственном доме, он любил ходить одетым в шелковое кимоно и мягкие туфли.
— Представьте, я сижу в вагоне «железного коня». — Он присел на воображаемую скамью. — На коленях у меня верный «Винчестер», модель 1866 года, из моей коллекции. — Он остановился и вопросительно глянул на Бэйнса. — Вы, наверное, устали с дороги?
— Увы, да, — ответил Бэйнс. — Для одного дня — чересчур много. Деловые хлопоты… «Будь это где-нибудь в другом месте», — подумал он. Разболелась голова. Его беспокоило, доступны ли здесь, на Побережье, те превосходные болеутоляющие средства «АГ. Фарбэн», с помощью которых он избавлялся от простуды.
— Все мы должны во что-то верить, — сказал Тагоми. — Самим нам не под силу найти ответ, ведь мы не умеем заглядывать в будущее.
Бэйнс кивнул.
— Моя жена, уверен, вам что-нибудь подыщет от головной боли, — сказал Тагоми, видя, что гость снял очки и начинает массировать виски. — Несомненно, боль вызвана усталостью глаз. Прошу прощения. — Он поклонился и вышел из комнаты.
«Лучшее лекарство — сон, — подумал Бэйнс. — Хорошо бы ночью выспаться. А может, головная боль вызвана опасениями по поводу сложного задания? Или нежеланием сопротивляться складывающейся ситуации?»
Когда господин Тагоми вернулся со стаканом воды и таблеткой, Бэйнс проговорил:
— Наверное, и в самом деле мне придется вернуться в отель. Однако прежде мне хотелось бы узнать кое-что. Подробности мы сможем обсудить завтра, если не возражаете. Предупреждены ли вы о третьем лице, которое должно присоединиться к нашим переговорам?
На лице Тагоми мгновенно отразилось изумление, однако его тут же сменило обычное бесстрастное выражение.
— Мне об этом ничего неизвестно. Но это, безусловно, очень интересно.
— Некто с Островов.
— Ах так, — проговорил Тагоми, уже ничем не выдавая своего удивления. Он полностью овладел собой.
— В прошлом бизнесмен, — продолжал Бэйнс. — Прибудет сюда на корабле. В пути он уже около двух недель.' К сожалению, ему противопоказаны полеты.
— Наверное, какой-нибудь старый чудак? — заметил Тагоми.
— Благодаря своим деловым связям он имеет доступ к информации о японском рынке. Мы сможем многое узнать у него; кстати, он и так собирался на каникулы в Сан-Франциско. Это все не столь важно, но внесет в наши переговоры элемент доверительности.
— О да, — согласился Тагоми. — Я заодно мог бы ликвидировать и пробелы в своем знании нашего рынка. Острова я не видел вот уже два года.
— Эта таблетка — для меня?
Тагоми вздрогнул, опустил глаза и увидел, что до сих пор держит таблетку и стакан воды.
— О, прошу прощения! Это очень сильнодействующее средство — заракаин. Производство фармацевтической фирмы из Провинции Китай. Не наркотик, — добавил он, протягивая лекарство.
— Тот почтенный господин, — продолжал Бэйнс, собираясь проглотить таблетку, — свяжется, скорей всего, непосредственно с вашей торговой миссией. Я запишу его имя, чтобы ваши люди случайно его не выставили. Мы не знакомы, но мне известно, что он глуховат и склонен к чудачествам. Нам придется постараться не испортить ему настроение. — Тагоми понимающе кивнул. — Он увлекается рододендронами, и, если вы найдете кого-нибудь, кто перед встречей сможет полчаса поболтатьс ним о рододендронах, он будет счастлив. Сейчас я напишу его имя.
Запив лекарство, он достал авторучку и карточку.
— Господин Шиньиро Ятабе, — с почтением произнес Тагоми и положил карточку в карман.
— И еще одно.
Тагоми, слушая, медленно поглаживал остывшую чашечку.
— Дело весьма деликатное. Почтенный господин… У него имеются определенные затруднения. Ему уже почти восемьдесят, а некоторые его предприятия под самый Конец карьеры оказались не слишком удачны. Вы меня понимаете?
— Он небогат, — догадался Тагоми. — Наверное, помимо пенсии, доходов не имеет.
— Вот-вот, одна только пенсия, — и к тому же донельзя жалкая. Поэтому ему приходится различными способами пополнять свой бюджет.
— Например, нарушая какие-нибудь второстепенные предписания, — предположил Тагоми. — А власти со своим вечно подозрительным налоговым управлением… Ситуация мне понятна. Старик получает от нас вознаграждение за консультацию, но не сообщает об этом в Департамент социального обеспечения. Итак, мы не должны афишировать цель его визита. Для них он здесь на каникулах.
— Вы чрезвычайно догадливы, — сказал Бэйнс.
— Такие ситуации уже имели место. Нашему обществу не удалось решить проблемы престарелых, число которых неуклонно растет благодаря достижениям современной медицины. Китай показывает пример почтительного отношения к старшим, однако Германия демонстрирует нечто, в сравнении с чем наше невнимание к старости — почти достоинство. Насколько мне известно, своих стариков они убивают.
— Германия, — пробормотал Бэйнс, опять принимаясь массировать голову. Наверное, таблетка уже действует. Он ощущал сонливость.
— Как скандинав вы несомненно поддерживаете обширные связи с «Festung Europa». Например, вы прибыли сюда из Темпельхофа. Но возможно ли такое отношение? Вы-то соблюдаете нейтралитет? Нет ли у вас желания выразить свое мнение по этому вопросу?
— Мне непонятно, о каком отношении идет речь.
— Об отношении к старикам, больным, слабым, убогим, одним словом — беспомощным во всех отношениях людям. «Какова польза от новорождённого» — такой, если не ошибаюсь, вопрос задал один англосаксонский философ[14]. Вопрос этот мне хорошо запомнился, и я много размышлял над ним. Говоря в целом — пользы-то никакой нет.
Бэйнс издал какой-то неопределенный звук, никак, однако, не соотносящийся с его мнением.
— Ни один человек, — продолжал Тагоми, — не должен выступать орудием удовлетворения потребностей другого, не так ли? — Он поклонился. — Прошу вас сообщить мне ваше независимое скандинавское мнение.
— Я, право, не знаю, — ответил Бэйнс.
— Во время войны я служил чиновником в Провинции Китай, в Шанхае. В еврейском гетто для интернированных императорскими властями обитатели содержались за счет иностранной помощи. Германский консул в Шанхае настаивал на ликвидации евреев. Я. помню ответ моего начальства: «Это противоречит принципам гуманизма». Требование отвергли как варварское. Это произвело на меня огромное впечатление,
— Понятно, — проговорил Бэйнс.
«Не хочет ли он меня спровоцировать?» — подумал он и насторожился.
— Евреев, — продолжал Тагоми, — гитлеровцы всегда представляли как азиатов и цветных. Выводы для японцев, уверяю вас, включая и членов военного правительства, — очевидные. Поэтому я никогда не беседовал на эту тему с гражданами Рейха.
Бэйнс прервал его.
— Но я ведь не немец, и от имени Германии говорить не могу. — Он встал и направился к дверям. — Завтра мы еще вернемся к нашей теме. Прошу прощения, но сейчас я не в состоянии сосредоточиться. — В действительности он мыслил совершенно четко. Бэйнс понял: отсюда лучше уйти. Этот человек заходит слишком далеко.
— Прошу извинить мою бестактную одержимость, — проговорил Тагоми, торопливо следуя за ним. — Философский азарт ослепил меня, и я забыл о самых простых вещах. — Он что-то прокричал по-японски, и парадные двери распахнулись. В проеме в легком поклоне застыл глядя на Бэйнса молодой японец.
