Она вытерла лицо мокрой тряпицей и легла на пол, раскинув руки и ноги, как морская звезда. Сквозняк шевелил кончики волос, потерявших дорогой оттенок, над которым Пашка так долго бился. Местное мыло, которым мыли и стирали буквально всё, едкое, жестокое, не оставляло шанса ни грязи, ни цвету, ни чему-либо постороннему задержаться на том, что им очищали.
Лиля скучала по запаху мыла "Дав". Каждый раз, когда она, неловко плюхаясь в седле, доезжала с Дилтадом до небольшой речки, тёплой и мелкой, и намыливала волосы, она вспоминала этот запах, который всегда стоял у них с Максом в ванной, чистенькой, светло-голубой, отделанной плиткой, которую она выбирала на "Экспо-строе" несколько часов. Дилтад смеялся – "Лилэр – поборница чистоты", – а потом снимал рубашку и закатывал штаны, залезал в воду и намыливал её, и постепенно его движения замедлялись, а взгляд тяжелел, и высокая трава на берегу, примятая их страстью, укоризненно шелестела им вслед, когда Лиля, смыв с влажной кожи песок и налипшие травинки, натягивала платье и громоздилась на смирную лошадку, которая везла её обратно в поместье.
– И что он теперь будет делать? – спросила Лиля, глядя, как Дилтад садится, а потом ложится на ковёр перед ней.
– Ничего. Это плохо. Он потеряет в деньгах. Репутация – это важно.Репутация – это всё.
Лиля кивнула. Понятно. Скомпрометировал свой бренд. Тут было всё очень сложно и одновременно просто. Закрытое от влияния извне сообщество высокородных кирио, ремесленники или торговцы севас, имевшие редкую, почти фантомную возможность приобрести титул кира, и катьонте с немыслимо длинными фамилиями, у которых не было шанса выбиться в люди. Трёхфазное средство для снятия мэйка, которое стояло у неё на полочке в ванной, было таким же. Сколько его не тряси – всё равно три разноцветных слоя через какое-то время оказывались друг над другом.
Лиля попыталась как-то разобраться с религией, но оказалось, что её тут не было как таковой. Вернее, не было служителей. Было странное, околокармическое понятие о грехах, и какое-то поистине средневековое – о том, что их, грехи, можно очистить, страдая. Её восклицание "о господи" тут звучало как набор букв, а происхождение "заветов добра и совести", напоминавших заповеди, выяснить так и не удалось. Особенно интересно было, откуда взялся завет добра "Омывай руки свои перед работой и после". Далгат рассмеялся на робкое замечание Лили о творце-демиурге, чьим произведением является этот странный мир, и сказал, что даже если кто-то и сотворил его когда-то, то теперь он явно ушёл заниматься своими делами, и теперь тут каждый сам за себя.
Это так и было. Каждый сам за себя. Лиля пыталась подружится с девушками-катьонте, с которыми поначалу выполняла работу по дому, но, как только она стала каждый вечер подниматься в комнату к Дилтаду, её будто вычеркнули из списка приглашённых на вечерние посиделки на кухне, когда все основные дела дома заканчивались, и девушки с парнями садились хоть на пять минуток перед сном посидеть, как свободные белые люди.
Нет, на неё не смотрели косо в прямом смысле этого слова, а экономка даже сказала раз кому-то за углом – "ну хоть на старости лет порадуется, бедолага". Но Лиля кожей чувствовала неодобрение во взглядах, когда она спускалась работать со всеми. С ней беседовали, шутили, но как-то... отстранённо.
– Я хотел спросить тебя, Лилэр. Ты молода и амбициозна, и я вижу, как тебе скучно здесь, в глуши. Какие твои дальнейшие планы?
Лиля подняла голову, с любопытством глядя на Дилтада.
– И когда ты задумал избавиться от меня? – спросила она с весёлым укором. – Ай-яй-яй, Дилтад, как же так можно! Наигрался и бросил!
Кир Октер покачал головой, усмехаясь.
– Лилэр, не издевайся надо мной. Мы оба с самого начала понимали, что всё это – не более чем взаимовыгодное партнёрство. Я привязался к тебе, но меня пугают две вещи. Во-первых, то, что тебя нельзя отнести ни к какой, как ты это называешь, категории. Это ставит меня в тупик. А во-вторых, я начал... – Он приподнялся на локте, поправляя волнистые волосы. – Я начал хотеть большего. Во всех смыслах. Во мне поднимается тоска по желаниям, а это опасно в моём возрасте и положении. Я женат, и зимой уеду в город, но тебя взять с собой не смогу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– У нас в твоём возрасте некоторые только женятся. – Лиля села и обмахивалась подолом, и взгляд Дилтада стал умоляющим. – Я поняла тебя. И что ты предлагаешь?
– В Чирде гораздо больше развлечений, – пожал он плечами. – Если хочешь, я мог бы пристроить тебя в хороший дом в одном из северных районов. Но тебе нужно научиться хорошо говорить, не используя слова, которые не могут понять кирио. И смотреть не так дерзко. Это может навести их на мысль, что ты насмехаешься.
Он вздохнул и удручённо покачал головой.
– Я сделаю тебе документы. У одного человека в Чирде передо мной долг. Он обнищавший кир. Ты станешь его побочной дочерью, но попечительство я оформлю на себя, и, если ты решишь выйти замуж, я не откажу. До сих пор не могу поверить, что у вас все женщины обладают такой свободой. Даже у меня нет такой свободы мысли, какая есть у тебя. Не хочу лишать тебя её.
Август сменился сентябрём, таким же жарким, и всю первую его неделю Лиля провела в постели с температурой, безуспешно пытаясь выпытать у Талимды, есть ли тут в принципе жаропонижающие. Это была уже третья болезнь, и первые две прошли относительно легко, за пару дней, сопровождаясь лёгким недомоганием, но от этой у неё болели глаза так, будто в них сыпанули горсть песка с битым стеклом. В ознобе и жарком бреду к ней приходил Макс, а за ним – Ромка, и она плакала, а потом однажды очнулась на широкой кровати кира Октера, который сидел рядом, прикладывая влажную тряпицу к её лбу.
– Ты решила испробовать на себе все младенческие болезни? – мягко улыбнулся он. – Лилэр, поправляйся. Твои документы пришли. Ты теперь из кирио, и в октябре мы вместе едем в Чирде. Я устроил тебя в дом Бинот.
Лиля прикусила губу и положила руку на его колено.
– Как стремительна осень в этот год, в этот год путешествий, – сказала она, закрывая глаза. – Вдоль белёсого неба, чёрно-красных умолкших процессий...
– Что?
– Это любимые стихи одного моего... знакомого. Знаешь, меня считали пустышкой. Я приехала в большой город такая... голодная. – Лиля поправила влажную тряпицу на лбу. – Искала судорожно, чем заполнить пустоту. Хотела любви и не находила её нигде. Пыталась строить из себя ту, которой не была, воздушную, лёгкую, а потом, с другим – прожжённую, приземлённую, и в обоих случаях пролетела. Первый сказал, что во мне нет полёта, а второму не хватило во мне... Я даже и не знаю. Кто я, Дилтад?
Кир Октер взял тряпку с её лба, окунул в тазик с прохладной водой и отжал, потом обтёр ей лицо.
– Ты Лилэр. Кирья Солар Лилэр. Рождённая в предместье Чирде в мае года восемьсот семьдесят четвёртого, принятая в род в августе года восемьсот девяносто девятого Третьего Рода.
– Это похоже на заклинание, – улыбнулась Лиля. – А имя моё – как скороговорка. Не обращай внимания. Я всегда с температурой болтаю ерунду.
– С высоким жаром.
– Да. Забыла. Во мне постепенно умирает всё, что я принесла оттуда.
Лиля лежала в накатывающих волнах жара, разглядывая узоры дерева на резных столбах опоры балдахина. Каждый сам за себя. Какой смысл что-то из себя изображать, если любая очередная болезнь может убить тебя? Нет антибиотиков, рентгена, УЗИ, ничего... Избранные не болеют. Она попала сюда не затем, чтобы победить дракона. Она упала в навоз, густо покрывающий утоптанную почву в хлеву, и теперь должна выжить в этом странном, странном мире, который был таким же реальным теперь, как тот, усыпанный лепестками отцветающих яблонь арбатского дворика и "Люблю тебя, малыш" на экране смартфона.
16. Принимаю твоё предложение
Дилтад спал рядом, закинув руку за голову. Лиля лежала, глядя на его профиль, сожалея о близком расставании. Ладно. Дилтад сказал, что не может снять ей дом, потому что это вызовет вопросы у рода жены, но поможет устроиться, а с его попечительством ей не будут занижать жалованье. Она долго рассматривала тогда плотные, красивые листы бумаги в цветных пятнах. Попечительство, доверенность... "С таким родом тебе не нужны рекомендации, – сказал Дилтад, передавая ей бумаги. – К тому же, я не представляю, как описать то, что ты делала тут, у меня". "Вдохновляла", – рассмеялась Лиля.
