— Когда мне потребуется гадалка, я тебя позову. А теперь по местам.
* * *
Грузовик как бы присел на колесах, готовый влачить свой проклятый груз дальше. Штурмер еще раз посмотрел вперед, туда, где за ямой снова начиналась дорога. Глубоко вздохнув, он залпом вобрал в себя как можно больше ночного воздуха и левой ногой опустил педаль сцепления. Передние колеса примяли землю на краю склона, выдавливая ее валиком, потом перевалили через него, и грузовик, упираясь колесами, как упрямый мул, начал спускаться в воронку. Мотор удерживал его, работая на малых оборотах. О том, чтобы притронуться к сцеплению до начала подъема на той стороне, нечего было и говорить. Только чуть притормаживать...
— В господа бога! Так и есть!
Мотор заглох, колеса заторможены, а грузовик продолжает скользить, он съезжает, скользит, его сносит, как судно, потерявшее управление, ставит поперек склона...
Жерар в отчаянии надавил на стартер, мотор взвыл, и сразу оглушительный рев стихает, колеса грузовика начинают медленно вращаться, как раз в тот момент, когда сцепление выжато, педаль газа касается пола и когда грузовик почти останавливался. Руль в руках Жерара описал два торопливых полукруга. Теперь передние колеса вцепились в жирную землю. Все стало на свои места.
Впереди в белом свете фар, словно зловещая марионетка, дергался Джонни, шлепал по нефтяной грязи, широкими жестами в пустоте звал, манил, увлекал за собой машину. Жерар, оставаясь на самой малой скорости, дал полный газ.
Мотор ревел. Клапаны метались как сумасшедшие, бились головами о своды цилиндров, набивали себе шишки и не имели даже времени почесаться. Шатуны ободряли их своим маслянистым пришептыванием. Сейчас шофер давал волю всей мощи, всей энергии, вложенной инженерами в эту сталь. И эта мощь мотора, многократно увеличенная шестернями коробки, передавалась через мосты колесам, которые неудержимо влекли грузовик со скоростью три километра в час по черному смрадному болоту, через озеро жидкой ночи, тяжело разбегающееся под колесами.
Джонни все отступает перед фарами. В невообразимой нефтяной грязи он скользит и спотыкается, как во сне, скользит и падает навзничь. Но это не сон, потому что он кричит и не может проснуться.
Высунув голову из маслянистой жижи, в которой барахтается его тело, он кричит и кричит. Грузовик неумолимо надвигается прямо на него. Жерар все видел, но не снимает ноги с педали, чтобы замедлить ход,— он должен выбраться! Переднее правое колесо приблизилось к ноге Джонни, вдавило его ступню в грязь, сразу уплотнившуюся от огромного давления. Джонни отбивается, кричит, ему кажется, что нога раздроблена, он воет, как перед смертью. Но Штурмер видит перед собой только верхнюю кромку подъема, который нужно преодолеть; он не обращает внимание на дергающуюся марионетку под колесами, раздавленную в грязи,— разве тут разберешь? Да и что можно сделать, если он должен пройти? Должен пройти!
Последний толчок. Слышится какой-то треск. Джонни откатывается в сторону и тут же вскакивает. Его нога в крови, но даже не сломана. Сознание возвращается к нему, и вот он уже смертельно обижен.
По инерции, приобретенной на плоском дне воронки, грузовик выезжает передними колесами на подъем на длину корпуса. Но как раз в то мгновение, когда задние колеса уже цеплялись за твердую почву, они трижды пробуксовывают в луже нефти, и машина оседает без единого толчка.
Впереди горизонт застилал черный факел пожарища, а сзади, точно напротив него, вставало солнце.
Окончание следует
Перевели с французского Е. Факторович и Ф. Мендельсон
Рисунки Г. Филипповского
Под нами — облака
Видимо, в наше время нет человека, который не хранил бы альбома или просто конверта с фотографиями.
Часто подбор этих фотографий отражает характер человека. А иногда по ним можно судить об истории целого поколения, о времени, о событиях, памятных не только их участникам.
С таким альбомом в нашу «кают-компанию» пришел Михаил Андреевич Филиппенин. По роду службы Михаилу Андреевичу довелось побывать едва ли не во всех обжитых человеком уголках Советской Арктики, участвовать в организации многих научных станций «Северный полюс», носящих это традиционное имя со времен славной папанинской экспедиции. Но, главное, Михаилу Андреевичу хорошо знакома огромная уже ныне семья полярных асов, он одни из руководящих политработников полярной авиации.
— В Арктике работают люди многих профессий, — говорит Михаил Андреевич — но летчик, пожалуй, самая характерная здесь фигура. На неосвоенных ледовых просторах самолет стал вестником жизни, надежным помощником в борьбе с коварной природой Севера. И наши полярные летчики — прежде всего первооткрыватели. Их работа требует подчас качеств героических и большого мастерства. Ведь без их участия не прошло ни одно сколько-нибудь заметное событие в славной эпопее покорения советскими людьми Арктики.
В этом отношении и мой альбом, можно сказать, документ исторический. Я старался снимать то, что хотелось запомнить. И когда я перебираю теперь свои снимки, мне вспоминается множество историй, часто просто удивительных, связанных с моими товарищами, дорогими для меня людьми. Иных событий я был участником, о других мне рассказывали у костра где-нибудь на ледовом аэродроме или на СП в домике за кружкой вечернего чая, в самолете во время долгих разведочных полетов... Вот некоторые из этих историй.
С Яковом Яковлевичем Дмитриевым и его экипажем я познакомился в ледовой разведке. Задание было — найти льдину, пригодную для временной ледовой базы.
Обычный спокойный полет. Над нами сияло ослепительно белое небо, под нами громоздились торосы облаков.
Даже в таком рядовом рейсе опытному глазу заметна была особая слаженность, четкость и уверенность работы летчиков. Казалось, все происходит само собою. В этом мне виделось высшее проявление летного мастерства, доведенного до артистизма. Мастерства, которое, как я узнал тут же в самолете, не раз выручало экипаж.
Это произошло несколько лет назад в Антарктиде. В девятистах километрах от Мирного была создана тогда новая внутриконтинентальная станция Комсомольская. Четыре самолета ЛИ-2, пилотируемые Москаленко, Дмитриевым, Мальковым, Миньковым, доставили сюда грузы для полярников.
Это был первый полет в глубь континента, «характера» которого тогда почти совсем не знали.
И он показал себя: сесть-то самолеты сели, а вот взлететь не могли.
Температура — минус 68 градусов, из-за большой разреженности воздуха моторы работают не на полную мощность, снег сыпучий, словно сахарный песок, и укатке не поддается, лыжи по нему не скользят.
Выход, однако, придумали: собрали ветошь, тряпки, облили все это маслом и бензином, разложили на снегу и подожгли. Образовалась ледяная площадка. На нее вездеходом начали затаскивать самолеты. Площадка была маленькая, но главное, чтобы самолет тронулся с места, тогда для него и сыпучий снег не помеха. За три дня три самолета улетело. Остался лишь экипаж Дмитриева да сопровождавший тогда тягачи инженер Михаил Семенович Кулешов с радистом и механиком. И вот тут-то понадобились от них вся выдержка, все уменье, накопленные за годы работы в Арктике. Три дня они пытались подняться в воздух, но ничего не могли поделать. Ледяная корка разрушилась, а вновь создать ее уже было невозможно — горючего оставалось в обрез.
Все выбились из сил. Положение сложилось отчаянное. Экипаж получил указание в крайнем случае остаться здесь на зимовку. Уставшие, измученные, обмороженные, летчики решили сделать последнюю попытку взлететь. С большим трудом Кулешов лебедкой затащил самолет на два ледяных бугорка, оставшихся от площадки. С них-то и предстояло поднять тяжелый самолет.
Прогрели и запустили двигатели.
И взлетели... Могло показаться, что Дмитриев поднял машину исключительно силой волн — так «сработали» интуиция пилота, расчет и уверенность.
Но это было лишь начало испытаний: уже в воздухе обнаружили, что гидросистема замерзла и вышла из строя, лыжи убрать нельзя, отопление самолета не работает.
Горючего оставалось только до ближайшей станции — Пионерской. И то при попутном ветре. А как раз над Пионерской в это время разыгралась страшная пурга. Самолет словно в молоко влетел — ничего не видно. Летчики понимали, что помочь нм никто не сможет, уйти от урагана некуда, да и горючее — на исходе.
В полной мере участники этого необычного полета узнали тогда степень выдержки и самообладания своего командира. Никакого волнения, он даже улыбался, словно доволен был тем, что попал в свою стихию.
Шел самолет по радиокомпасу. Когда стали подходить к Пионерской, чуть отвернули вправо, чтобы не врезаться в домики, и пошли на посадку. Садились на ощупь, не видя ничего ни впереди, ни внизу.
