Дом, в котором мы снимали жилье, забрали под какое-то учреждение. Всех выгнали на улицу. В прямом смысле не выталкивали из комнат. Мы ушли сами, после того как увидели на дверях грозное объявление о том, что все жильцы должны покинуть дом к означенному сроку. За неисполнение приказа (как и всех приказов новой власти) полагается расстрел. Не желая дразнить лихо, мы съехали первыми. Павла Леонтьевна рассудила верно. Рано или поздно все доходные дома вместе с гостиницами будут отобраны у их владельцев. Поэтому правильнее будет снять не комнаты в номерах и не квартиру в доходном доме, а две комнаты в каком-нибудь небольшом домике. Небольшие дома на одну семью вряд ли станут отбирать. Так выйдет не только спокойнее, но и дешевле. Экономить мы вынуждены нещадно. Трясемся над каждой копейкой. Начав свои поиски с относительно приличных мест, мы постепенно дошли до Салгирной слободы, населенной самой простой публикой. Мы ходили вчетвером: Павла Леонтьевна, я, С. И. и Ирочка – а Тата осталась дома сторожить вещи. Повсюду нам почти сразу же отказывали, даже не выслушивали толком. «Нет! Нет! Ступайте!» С. И. предположила, что нас с Павлой Леонтьевной принимают за дам легкого поведения, а ее за нашу мадам. Но я предполагаю, что дело было не столько в нас, сколько в нынешних временах. Никому неохота пускать к себе незнакомых людей, а то, что мы актрисы, скорее настораживает людей, чем располагает их к нам. Ведь мы играли в театре, который назывался Дворянским, а само это слово у красных считается преступным. Наконец нас пустила на постой одна семья. Мы наняли две недавно побеленные комнаты, дали задаток и договорились с хозяином о том, чтобы он перевез наши вещи. Наш хозяин из рабочих, он служит мастером на консервном заводе, и это обстоятельство придает нам уверенности. При красных в доме пролетария чувствуешь себя спокойнее. Хозяин с женой живут вдвоем, детей у них то ли нет, то ли они живут отдельно. Это тоже хорошо, потому что нам нужна тишина для работы над ролями. Я удивляюсь себе! Удивляюсь своей наивности, если это можно так назвать. Кругом хаос, в нашем театре большевики проводят свои собрания, а я думаю о работе над ролями. Но я не могу о них не думать. Театр, пьесы, роли – все это выше того, что происходит. Если предположить, что я больше никогда не выйду на сцену, то остается только одно – лечь и умереть, потому что жить без театра незачем. С. И. пугает нас тем, что придется играть в коммунистических пьесах. Мы не знаем, каковы эти пьесы, и ни одной из них не видели в глаза. Павла Леонтьевна просит С. И. прекратить, та изощряется в своих предположениях пуще прежнего. Ее изощрения столь гротескны, столь грубо-бесстыдны, они настолько расходятся с ее аристократическим обликом и аристократическими же манерами, что мы невольно начинаем смеяться и разгадываем коварный план С. И. Ей хотелось нас рассмешить, для этого она и завела этот разговор. Учусь у С. И. остроумию. Учусь начинать за упокой и заканчивать за здравие. Учусь невозмутимости, с которой С. И. произносит свои остроты. Я уже поняла, что серьезный вид добавляет шутке пикантности. Если шутник начинает смеяться первым, то это никуда не годится. Я искренне благодарна судьбе, которая свела меня с такими людьми, как Павла Леонтьевна и С. И. Счастлив тот, кому повезло с учителями. Нынче трудно называть себя счастливой, но, применительно к нынешним временам, я могу сделать это. Я счастлива, хотя мое счастье могло бы быть и более ярким. Но я не унываю. В последние дни я воспрянула духом. Я так молода, у меня еще все впереди, меня посетило чувство, что со мной все будет хорошо. Павла Леонтьевна радуется произошедшим со мной переменам. Унывать грешно, говорит мне она и спрашивает, что по поводу уныния говорят евреи. Я отвечаю, что евреи, по моему мнению, самый неунывающий народ на свете, но про уныние в десяти заповедях ничего не сказано. Но я плохо разбираюсь в этом. Возможно, что где-то в Талмуде и сказано об унынии.
25 апреля 1919 года. СимферопольК нам приходил Е-Б. Говорил, что большевикам нужны маленькие труппы, в три-четыре человека, которые станут ездить по Крыму, в том числе и по батальонам с полками, декламировать революционные стихи и показывать отрывки из пьес. Всем нам страшно подумать о том, чтобы в такое время куда-то ездить. Мы живем не очень далеко от городской окраины, и наша хозяйка (она сразу же сдружилась с Татой) каждый день пугает нас очередной порцией страшных новостей.
Город очень сильно изменился. Совершенно не пахнет весной. Все вокруг серое, хмурое. Небо тоже хмурое. Очень тревожно. Все ждут, что со дня на день высадятся французы или англичане. В немцев никто не верит, у немцев дела плохи, и им не до Крыма.
Нас всех зарегистрировали и выдали продуктовые карточки. Карточки есть, а продуктов нет. Тата варит крапивные щи. Видела во сне родителей.
2 мая 1919 года. СимферопольС приходом красных И. куда-то исчез, а вчера нашел нас на новом месте и рассказал, что устроился в контору с непроизносимым названием, в которой печатают листовки. Принес одну со своими стихами. Я не сразу поняла, что это стихи. Никакой рифмы, совсем нескладно. Не смогла скрыть своего разочарования. И. обиделся, отобрал у меня листовку и сказал, что это особенные стихи. Их надо слушать, а не читать. Прочел сам, читал очень громко, почти кричал. На слух стихи звучали еще хуже, но я похвалила, чтобы не расстраивать И. окончательно. Новые времена, новые порядки, даже поэзия новая. Ничего не понимаю. Немного завидую И., который смог легко приспособиться к этой новой жизни. Наша инженю О. К. попыталась куда-то устроиться, но у нее не получилось. В театре проходят собрания, одно за другим. Е-Б. обещает скорый ангажемент. Какой ангажемент? Мы никому не нужны и не знаем, что нам делать. Уехать невозможно и не на что.
Тата слышала, будто в Ялте был погром. Газеты не выходят, на митингах о положении дел не рассказывают, только твердят, что советская власть в опасности, кругом одни враги. Ходят слухи, что белые перешли в наступление. Уже шестой год мы следим за тем, кто наступает, а кто отступает! Шестой год! Будь прокляты все войны на свете! Уже невозможно поверить в то, что когда-то я сама считала, что война с немцами закончится нашей победой через один или через два месяца. Какой же наивной я была!
3 июня 1919 года. СимферопольБедная Павла Леонтьевна совершенно не чувствует себя именинницей. Тата сберегла к этому дню вишневую наливку, мне удалось достать коробку печенья, а у запасливой С. И. нашелся шоколад. Гостей не ждем. Сейчас никто не ходит по гостям, да и вряд ли нашим хозяевам придется по душе шумная актерская компания. Кроме того, мы живем в таком месте, где по вечерам страшно ходить.
20 июня 1919 года. СимферопольСимферополь вместе со всем Крымом снова «побелел». С. И. шутит, что у нас нынче полосатая жизнь. То красная полоса, то белая, а если хорошенько присмотреться, то становится понятно, что все они черные. Белые вернулись, мы даем спектакли, но публика уже не та, что прежде. Никакого лоска, никакого шика. В офицерах уже днем с огнем не найти той бравой молодцеватости, которая мне нравится. Все какие-то уставшие, запыленные. Таких и прежде хватало, но между ними мелькали бравые. Сейчас же бравых нет совсем. Офицеры гуляют с дамами в нечищеных сапогах. Это я к слову, а не с осуждением. Не станет же офицер сам чистить сапоги перед входом, а все чистильщики сапог вдруг куда-то исчезли. Наш все знающий Е-Б. говорит, что чистильщики были шпионами красных, поэтому и ушли вместе с ними, но я не верю в то, что все чистильщики могли быть шпионами. Предполагаю, что при красных они остались без заработка, вот и разошлись кто куда. Многие ушли из Симферополя. За пределами столицы легче прокормиться. Нам некуда идти. Нас держит театр. Красные оставили театр в ужасном состоянии. Зрительный зал загажен, кресла сломаны, обивка разодрана. Занавес (он на наше горе был красным) разодрали на знамена. Декорации разбиты. Е-Б. сокрушался, что не успел вывезти декорации, но я не представляю, куда бы он их мог увезти. Исчезли все люстры. Если на дверях нет ручек, это еще полбеды. Часто и самих дверей нет. Гримерные пропахли портянками и махоркой. Их приспособили для проживания при помощи тех самых недостающих дверей. Дверь кладется на два стула и получается кровать. В коридоре мне под ноги бросилась огромная крыса. От моего вопля она подпрыгнула и убежала. В театре прежде никогда не было крыс. Зданию всего восемь лет, оно содержалось в порядке. Точно так же не было крыс и в нашем таганрогском доме. Когда у отца спрашивали о причине (у соседей крыс было много), он отвечал, что крыса, подобно человеку, не живет там, где нечем поживиться. Не собирайте по углам объедки, держите в порядке подвалы, и у вас тоже не будет крыс. Ужасно боюсь крыс. Теперь буду ходить и шарахаться от каждой тени. Больше всего боюсь увидеть крысу на сцене. Решила, что стану сильно топать ногами. Громкий топот распугивает крыс. В театре сильные сквозняки, много разбитых окон, на стенах следы от пуль. На мой взгляд, мало что может быть ужаснее следов от пуль на стенах театра.
