Вчера наша новая инженю А. Н. праздновала именины. Мы удивляемся тому, откуда у нее столько средств, чтобы в наши дни устраивать пиры на три дюжины человек в ресторане? Не хочется повторять сплетни, но еще недавно ходили разговоры о том, что А. Н. привело в нашу труппу отсутствие средств к существованию. Я догадываюсь (вернее, все мы догадываемся), что сказочку о бедственном положении А. Н. сочинил наш Е-Б. Он прекрасно понимал, что актриса, да еще и опереточная, упавшая к нам с неба (другого выражения я подобрать не могу), не будет принята с радостью. Половина наших актрис мечтает об амплуа инженю. Даже В. В. мечтает. Не мечтает только наша компания – Павла Леонтьевна, С. И. и я. Расчет Е-Б. поначалу оправдался. Мы приняли А. Н. без особой теплоты, но и не холодно. Очень скоро выяснилось, что она человек неприятный, себе на уме, да еще и с чрезмерными претензиями. Играет, кстати, живо, страстно, но переигрывает. Впрочем, мужчинам это нравится, когда бюст от волнения ходит ходуном или юбки задираются выше допустимого. Хуже всего то, что А. Н. возомнила себя primus inter pares[80] и позволила себе выпад в сторону Павлы Леонтьевны, но была тотчас же одернута. Павла Леонтьевна в высшей степени деликатна и не любит раздоров, особенно в нашей актерской семье. Поэтому она не стала раздувать из уголька пламя, а погасила его. Но погасила так, что даже недалекой А. Н. стало ясно, что повторять попытку не стоит. Я прозвала А. Н. Примусом. Говорю, что у нас есть Прима (Павла Леонтьевна) и Примус. Мы собирались проигнорировать именины А. Н., но Е-Б. от своего имени попросил Павлу Леонтьевну непременно присутствовать. Мы просидели за столом столько, сколько велели приличия, а потом ушли, провожаемые фривольными куплетами на французском в исполнении именинницы. Должна признать, что подобные куплеты даются ей лучше всего. Это тот самый случай, когда характер и внешность полностью соответствуют образу. Мужчины мнят себя умными, проницательными, хитрыми и пр., но все их хваленые качества (зачастую мнимые) разбиваются о глубокий вырез и высоко задранную юбку. Даже Р. столь откровенно пялил глаза на декольте А. Н., что та сочла нужным изобразить смущение. Кроме нашей труппы поздравить А. Н. явились офицеры (по виду – штабные), товарищ городского головы и несколько видных горожан. Оценив собравшихся, С. И. многозначительно заметила на это, что ласковый теленок двух маток сосет. Павла Леонтьевна покачала головой, но ничего не ответила. Предчувствую, что мы еще хлебнем лиха с нашим Примусом. Мне эти именины напомнили пир во время чумы. Уж очень ненатурально все веселились, а тем, кто не принуждал себя, было совсем не весело.
Грустное совпадение: в день именин А. Н. у ее предшественницы О. К. случились преждевременные роды. Ребенок родился мертвым. Бедная О. К. Мы все жалеем ее. У нее здесь нет никого из близких, исключая отца ее ребенка, чье имя нам по-прежнему остается неизвестным. С. И. взяла ее под свою опеку.
10 декабря 1919 года. СимферопольКрасные заняли Киев. Я уже сбилась со счету, сколько раз там менялась власть. Представляю, насколько пострадал этот прекрасный город. Вспоминаю наши поездки в Киев. Было время, когда я колебалась с выбором места для начала своей актерской карьеры. Выбирала между Петербургом, Москвой и Киевом. Киев манил меня близостью и обилием театров. Уж в каком-нибудь из них мне наверняка найдется место, мечтала я. Кое-кто из знакомых советовал мне поступить в музыкальную школу Лысенко[81], где обучались не только музыканты, но и актеры. Надежд на Киев было много, но все решил Московский Художественный театр, связанный с двумя именами, которые я произношу с благоговением, с Чеховым и Станиславским. Я мечтала о чуде, о том, что мои способности поразят Станиславского и я буду допущена в святая святых. Верно говорят, что пьяный-то проспится, а вот дурак не поумнеет. Я мечтала до тех пор, пока жизнь не дала мне как следует по голове, так, чтобы в ушах зазвенело. Под этот звон я простилась со своими иллюзиями, но я ни о чем не жалею. В Москве я познакомилась с прекрасными людьми. Цепь событий, начавшаяся в Москве, привела меня к встрече с моей дорогой Павлой Леонтьевной. О Петербурге же я всерьез, пожалуй, и не задумывалась. Он пугал меня своим столичным величием.
В Симферополе паника. Каких-то два месяца назад Юденич подходил к Петербургу, а Деникин к Москве. Теперь же красные взяли Киев. Е-Б. собрал нас всех для того, чтобы обсудить, что нам делать дальше. На деле обсуждать нечего. Нам некуда уезжать. За границей без средств мы станем нищенствовать. Мы далеки от того, чтобы рассчитывать на то, что в Константинополе или Констанце кому-то может понадобиться наш театр. Даже если мы станем играть на французском (что трудно, но все же возможно сделать), публика к нам не пойдет. К тому же мы не сможем увезти с собой декорации. По слухам, пароходы из Севастополя отплывают перегруженными и при том билета на них не купить. Кто пустит нас на пароход с декорациями и прочим нашим скарбом? Я склонна предполагать, что Е-Б. собрал нас для того, чтобы укрепить наш дух.
Бедняжка О. К. поправилась и снова выходит на сцену. Е-Б. поделил роли пополам между нею и А. Н. Обе инженю недовольны. Я считаю, что Е-Б. поступил справедливо. В нужный момент в нем просыпается истинно соломоновская мудрость. От противостояния двух инженю в труппе создается некоторая нервозность. Но Павла Леонтьевна убеждена, что скоро все устроится наилучшим образом. А. Н. не из тех, кто прощает обиды (а Е-Б., по ее мнению, сильно ее обидел). Павла Леонтьевна убеждена, что А. Н. скоро нас покинет.
Р. предложил мне сыграть Верочку в «Осенних скрипках». Не понимаю, в чем дело. То ли Павла Леонтьевна, не сумев убедить меня, дала мне время на размышления и решила, что будет лучше вернуться к этому разговору при помощи Р., то ли Р. заговорил об этом по своему почину. Так или иначе, но я отказалась. Но отказалась хитро, как и полагается дочери моего отца. Удачно вставила в разговор фразу о том, что хотела бы переиграть всего Чехова, прежде чем обращаться к другим драматургам. Моя пылкая любовь к Чехову известна всем. Никто не осмеливается в моем присутствии плохо отозваться о моем великом земляке. Р. задумался (он очень смешно трет рукой нос, когда думает) и сказал, что можно попробовать меня в «Трех сестрах». «Неужели я буду Анфисой?» – пошутила я. Р. посмотрел на меня так, будто у меня волосы превратились в змей, и ответил, что хотел бы, чтобы я попробовала сыграть Наташу или Ольгу. Я сидела как пораженная громом и не верила своим ушам. Ольгу? Ольгу? Я произнесу со сцены слова, над которыми вечно рыдаю навзрыд? «О, боже мой! Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и помянут добрым словом и благословят тех, кто живет теперь. О, милые сестры, жизнь наша еще не кончена. Будем жить! Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем… Если бы знать, если бы знать!» Написала сейчас по памяти, не понимая, что пишу эти слова на бумаге, а не произношу со сцены. После разговора с Р. эти слова звучат в моей душе не умолкая. Вот такая я торопыга. Еще ничего не решено. Р. только высказал мнение, причем со словом «или», а я уже запрягла лошадей и мчусь вперед! Но черт с ним! Даже если я никогда не сыграю Ольгу, мечтания об этом украсят мою жизнь. Кажется, еще немного, и мы узнаем… Эти слова как нельзя лучше подходят к нашей нынешней жизни. Когда мой отец не знает, как ему поступить (изредка такое случается), он достает из шкафа «Морэ невухим»[82], раскрывает наугад и, не глядя, тыкает пальцем в одну из строк. А потом ищет в том, на что указал палец, подсказку. Я же обращаюсь к Чехову. Чехов – мой наставник и утешитель. Если я не нахожу у него ответа на вопрос о том, что мне делать, то утешение я получаю всегда. В бытность мою в Москве мне часто приходилось слышать споры о том, что есть искусство. Сама я в них участия не принимала, робела высказывать свое мнение, но неизменно удивлялась тому, о чем спорят умные на вид люди. Искусство – это воздух, без которого невозможно жить. Искусство – это жизнь, а не украшение жизни. Я не могу передать словами чувства, которые охватывают меня при мысли об искусстве, но главную свою мысль, самую суть, мне передать удалось.
30 декабря 1919 года. СимферопольПавла Леонтьевна вздыхает: что за Рождество без снега и настоящей большой елки? Ей хочется прокатиться на санях, погулять по зимнему лесу. Я ее понимаю. Сама бы не прочь прокатиться, а зимний заснеженный лес люблю невероятно. От него так и веет волшебством. Увы, далеко не все наши желания исполнимы. Хорошо, что хотя бы некоторые исполняются. Павла Леонтьевна ласково попеняла мне за то, что я отказалась от Верочки, и сразу же похвалила, сказав, что моя разборчивость делает мне честь. Мне и самой не нравятся актеры, хватающиеся за любую предложенную роль, следуя правилу: «Лишь бы побольше».
