— А мне тоже можно звать вас Мариечкой? Я не из Гринявки!
— Зовите, товарищ начальник МТС… Это я вам принесла, — и она смущенно подала узелок.
— Это что? — удивился Макаров.
— Орешки, и вы не можете не взять их!
— Почему?
— Потому, что они с моего девичьего ореха. Сколько ему лет, столько и мне. Сам Михайло Гнатович, секретарь райкома, когда заезжал к нам, хвалил эти орехи.
— Ну, раз Михайло Гнатович хвалил, ничего не поделаешь. А у меня Михайло Гнатович хвалил персики. Дать тебе, Мариечка?
— Ой, не надо!
— А что же тебе дать?
— Что? — смущенно переспросила Мариечка. — Если бы вы могли…
— Не стесняйся, Мариечка.
— Если б вы могли дать… трактор.
— Трактор?! — Денис Иванович оторопел.
— Не навсегда, только на денек. Надо в Гринявке вспахать один клочок колхозного поля.
— Мариечка, и не совестно тебе обманывать старших? У вас еще нет колхоза.
— Я никогда не обманываю, — девушка вспыхнула. — Я, товарищ начальник МТС, комсомолка. Пусть и нет еще у нас в Гринявке колхоза, так зато есть новая спокон веку непаханая земля для колхоза. У озерка, возле Черемоша.
— Помню, помню такое место, — Денис Иванович заинтересовался.
— Вот видите. Этот клин, наверно, я с девчатами буду обрабатывать. Так имею я право позаботиться о нем, не дожидаясь весны? Если вспахать нашу землю трактором, больше на ней уродится или меньше?
— Больше. И что ты думаешь сеять?
— Кукурузу.
— Книжки у тебя есть?
— Только газеты. И еще лекция Марка Озерного.
— Возьмешь у меня кое-какие книжки.
— Очень благодарю. Я бы добилась, чтоб хоть за наши деньги вспахали нам землю под кукурузу, да где взять предплужники? Так что подумайте, товарищ начальник: разве можно приниматься за новую работу не по-новому, без МТС?
Последние слова так поразили директора МТС, таи понравились ему, что даже засмеялся человек.
— Раз так — по рукам! Ты мне — орехи, я тебе — трактор!
Мариечка укоризненно, лукаво и весело покачала головой.
* * *
Солнце озаряет лучами ближние горы, а дальние покрываются сизыми сумерками; и вдруг гора глухо застонала: то, разрывая золотую солнечную пряжу, падает стройная пихта, за ней вторая, третья. Вот на самой макушке горы появился Василь. Он размахнулся топором раз, другой, и пихта затрепетала от корней до вершины. В руках Ивана Микитея изогнулась пила, другой конец ее подхватил Василь, и стальные зубы зашипели, разбрызгивая струйки опилок. Дерево со стоном валится на землю, в последний раз стряхивая со своих ветвей опустевшее гнездо, и топор в руках Василя снова пускается в свой смертельный танец. По соседней горе вихрем носятся возчики, теснясь на узких бороздках свежих просек: идет трелевка очищенных бревен к ризе — гигантскому желобу, по которому их спустят с горы. И вот уже тяжелое бревно подхватывают дружные руки ризовщиков.
— Клейгов![18] — крик переплескивается через ущелье.
— Кинатов![19] — глухо отзываются снизу чокеровщики.
Дерево, как вытряхнутый из тучи гром, глухо грохочет, устремляясь вниз по массивному желобу, и со звоном вылетает из него к зеленому подножию горы.
Там чокеровщики приподымают бревно острогами, перехватывают его чокером — зажимом, и вот уже трос лебедки, поскрипывая, осторожно несет тяжелую пихту к эстакаде, откуда по узкоколейке отходит нагруженный эшелон с надписью:
«ДАДИМ БОЛЬШЕ ЛЕСА ДЛЯ ШАХТ ДОНБАССА!»
И снова топоры Ивана и Василя описывают дуги, глубоко впиваясь в пахучие стволы.
— Эге! Отстали сегодня, ребята! Отстали! — говорит, подымаясь к ним, маленький, приземистый приемщик Володимир Рыбачок. В руках у него тетрадь и карандаш.
— И очень отстали, товарищ Рыбачок? — озабоченно спрашивает Василь.
— Ну, положим, не очень, однако скорей всего на красной доске я, извините, верных товарищей не увижу. Извините, но не увижу. Разминулись вы сегодня с лучшими передовиками леса, чего не желаю вам, извините, на завтра.
— А все потому, что у тебя, верный товарищ, только и речей, что про свою Настунечку, — уколол Василь Ивана.
— Настунечка, душенька, и чего этот Василь хочет от тебя! — завопил Иван. — А хочет мой верный товарищ, чтобы и я с тобой не видался, как он с Мариечкой.
— Цыц, ты, верный товарищ! А сколько ж вы нам записываете?
— Только сто сорок три процента.
— Мало, Настунечка, душенька! — грозно обращается к Ивану Василь.
— Мало, Мариечка, сердце мое, — со вздохом соглашается Иван и боязливо пятится от верного товарища.
— Вот я тебе передразню… Тьфу! — Василь рванулся к Ивану, и тот сразу же улепетнул от него за деревья.
— Вот из кого выйдет комсомолец! Огонь парень и в работе и во всем. Хоть сейчас рекомендацию дам! — в порыве великодушия воскликнул Володимир.
— Подожду еще, — отрезал Василь, все еще продолжая сердиться на Ивана.
— Почему?
— Почему? — Василь не знает, что ответить, и хватается за первое попавшееся: — Потому, что грамоты у меня только на подпись хватает.
— Дело, извини, парень, не в грамоте, а в сути! — лицо Володимира сразу становится строгим.
— Ага! — Василь только теперь понял, в чем дело, и взгляд его стал тверже, словно он заглянул туда, куда не заглядывал посреди обычных будничных забот.
— Эй, молодцы, скорее вниз! — доносится издалека голос Ивана, и парни, петляя среди растущих и срубленных пихт, спускаются к мосту, за которым начинается узенькое, стиснутое горами зеленое ущелье.
Возле эстакады попыхивает пузатый паровозик. Вот он прогудел раз и другой, созывая с лесосек лесорубов и ризовщиков, электромехаников и крановщиков, чокеровщиков и лебедочников. Хозяева леса — парни и девушки, пожилые мужчины и седые старики, отдавшие лесам всю свою жизнь, вырубавшие и насаждавшие их, — все размещаются в небольших вагончиках.
— Едешь, Василь? — с сожалением спрашивает Иван Микитей.
— Еду, браток. Не могу иначе. А что, если Мариечка и в самом деле завтра отправится на восток?
— Может быть. Теперь мир для всех открыт. Что твоим дома сказать?
— Что? — парень улыбнулся. — Не закроется сегодня собрание без меня.
— Собрание мелкого звена?
— Какого еще звена?
— Ну, ты и Мариечка… А что, разве будет кто-нибудь еще? — удивляется Иван.
— Прикуси язык, а то сотрешь еще до свадьбы.
— Вот когда полегчает моей Настечке!
— А что ты думаешь, и полегчает! Еще скажи матери — вернусь утром и схожу на полонину.
— Не нравится мне дорога туда.
— Дорога как дорога.
— На ней двуногие волки не переводятся. Пойдешь — и меня кликни.
— Кликну. Прощай.
— Спокойной ночи, браток!
— Погоди, Василь! — к друзьям подбежал секретарь комсомольской организации лесопункта Марко Лычук. — Новость!
— Хорошая?
— Хорошая! К нам уже едут из Ленинграда трелевочные тракторы.
— А электропилы? — одновременно спросили Василь и Иван.
— Едут. Из Ижевска.
— К-5?
— К-5! Впервые в наших горах, где только топор мозолил руки гуцула, разгуляется электропила.
— Философия! — качает головой Василь.
— Это что значит? — опешил Марко.
— Славно, чудесно — вот что это значит!
— А нам, товарищ секретарь, доверят электропилу? — замирая, спрашивает Иван Микитей.
— Доверят. Василь будет мотористом, а ты, Иван, — его помощником. Беритесь, гуцулы, за новую технику!
— Философия! — Иван утвердительно кивает головой.
Поезд тронулся. Василь на ходу вспрыгнул на платформу с лесом.
В соседнем вагончике девушки запели песню, и она поплыла над пихтовыми склонами гор, тихая и ладная, как и эта вечерняя пора, пора надежд и любви.
* * *
Иван, напевая песню, подходит к хате, ставит у дверей топор и отправляется на леваду.
— Ты что это свою хату обходишь? — спрашивает с порога мать.
— Дело у меня.
— И серьезное?
— Эге!
Мать улыбнулась, а Иван подался через леваду к своей Настечке. Вот и душистый скирд — место встреч с любимой. Но Настечка еще не пришла. Парень нетерпеливо повертелся вокруг скирда и медленно побрел ко двору Стецюков. Там он украдкой перелез через тын и припал к окну в боковой стене хаты.
Посреди комнаты стоит, одеваясь, его Настечка. Но почему она такая сердитая? Кто ее обидел? Руки у парня сами сжимаются в кулаки, и он чуть не выдавливает лбом стекло.
На лавке сидит темный, как ночь, Дмитро Стецюк, за ним встревоженная Ганна, а возле кровати переминается с ноги на ногу подросток Максим с книжкой в руках.
— Ты слышала, девка, что я тебе велел? — говорит Дмитро, глядя исподлобья на дочку.
— Слышала! — коротко отрезала та.
— И собираешься?
— Сами видите.
