Мама понесла его к машине. Но он, словно Терёшечка, выставил впереди себя ноги да еще широко развел их в стороны. Маме долго не удавалось усадить его на заднее сиденье. Зареванные Санькины глаза искали Людмилу. От истошного крика на носу появились капельки пота. Мама чуть не силой прижала его к груди. И он уже не мог больше ни о чем думать. Заснул. И сон приснился жуткий-жуткий.
Вот он плывет по озеру. Изо всех сил гонится за «Кассиопеей», которая убегает от него все дальше и дальше. Он снова забыл спустить паруса. Мария что-то кричит, испуганно мечется по палубе. Она не умеет управлять яхтой. Он еще не успел научить ее этому. Вот разгребает руками воду так быстро и так напряженно, что очень скоро начинает задыхаться. Переворачивается на спину. И вдруг среди бела дня видит на небе пять ярких звезд. Они мигают так напряженно, как пульсирующие буквы «SOS!». Он снова переворачивается, и снова яростно работает руками, опустив в воду разгоряченное лицо. Заглатывает воздух короткими вздохами. И в какой-то миг ему вдруг начинает казаться, что он уже отделился от плывущего тела и видит его с высоты птичьего полета. И руки разом сделались ватными. Напрасно командовал себе: «Скорее! Скорее! Скорее!» Вскипала воля, а мышцы сводило судорогой. Обеспокоенные чайки проносились над самым лицом, словно хотели чем-то помочь. Но он уже не слышал их тревожных криков. Вода забила уши. В голове нарастал какой-то странный гул. Казалось, так гудела сама Вселенная. И вот вместо звезд увидел перед собой на небе голубые глаза Кассиопеи. В них было столько обиды и боли, что с губ невольно слетело: «Прости меня, милая! Прости!»
Последним усилием воли перевернулся на живот и…похолодел от ужаса. Яхта была уже так далеко, что догнать ее было просто невозможно. Поднял воспаленные веки и окинул молящим взглядом горизонт: ни одной движущейся точки, ни одного островка! Кругом одна вода. И дикой болью свело ноги, словно кто вцепился в них острыми зубами и упрямо тащил безвольное тело на дно.
Взмах, второй, заторможенный третий… И снова увидел себя со стороны. Вот согнутая спина скрылась под водой, потом снова приблизилась к поверхности. Последний взмах руки. Судорожный рывок. Лицо прижалось к поверхности воды, как к стеклу огромного аквариума. И снова стало погружаться вглубь, оставляя за собой цепочку пузырей. Мир медленно и плавно свернулся в точку. Из нее раскрылось новое пространство. В нем были звезды, ветер, немая музыка, беззвучное паренье и яркий свет, что несравним ни с чем земным. Как в отражении волшебного зеркала, сверкнуло гладью озеро, и по его поверхности стали пугливо разбегаться в стороны круги…
Взрослым Санька помнил себя не только во сне. Прошлая жизнь пугливой тенью всегда шла где-то рядом. Однако с каждым днем отблески воспоминаний становились все бледнее и короче, как становятся короче тени, когда солнце близится к зениту. Вокруг было столько нового и интересного, что времени на прошлое уже не оставалось. Оно все дальше отходило куда-то в сторону, не мешая ему постигать новый мир.
Как-то однажды утром он проснулся от непонятного шума. Быстро сел на кровати и стал тереть кулаками заспанные глаза. Что-то большое кружилось посреди комнаты. Он хлопал глазами, пытаясь разобраться, что же это может быть. Вот в кружащемся вихре мелькнули папины смеющиеся глаза. Потом разглядел и счастливое лицо мамы. Карусель стала замедлять ход. Теперь было понятно: папа на руках кружил ее по комнате. Санька тоже расцвел в улыбке и сделал им «утиный рот». Папа осторожно поставил маму на пол, подошел к кроватке и, взяв его на руки, подкинул высоко вверх.
— Санька! «Кассиопея» наша!
Уловив слово "Кассиопея", Санька в голос захохотал, быстро влившись в семейное веселье, хоть толком и не понимал причину столь бурного папиного ликования. Что значит «наша»? А чья же еще? Странные они, эти взрослые! А папа тем временем, целуя их с мамой, приговаривал:
— Как только лето наступит — отправимся в плаванье!
Мама поднесла Саньку к большому настенному календарю. На картинке он увидел ледоход.
— Сейчас весна, — пояснила мама и перевернула тяжелый лист календаря. На картинке, что открылась Санькиному взору, зеленела трава, и на лужайке краснели ягоды земляники. — Это лето! Летом мы поплывем на яхте далеко-далеко. Понял?
Чего уж тут было не понять? Он помнил все: и смену времен года, и ледоход, и землянику на поляне. Он столько раз собирал ее на островах. И даже помнил, как ароматно после этого пахли руки.
Теперь каждое утро, просыпаясь, он первым делом бежал к окну. Но под крышей все еще висели прозрачные сосульки, с которых звонкими струйками стекала вода. Из-под грязного снега бежали мутные ручьи, до краев переполняя собой глубокие лужи.
Потом ему купили резиновые сапоги, и он уже больше не сидел в коляске, а смело разгуливал по лужам. Папа научил его пускать бумажные кораблики. Маме это не очень нравилось, потому что от воды его теперь было не оттащить. Но как-то уж очень скоро луж не стало. Зато газоны зажелтели от одуванчиков. И папа перевернул лист календаря. Лето! Санька с нетерпением ждал, когда ж они начнут собирать рюкзаки. И вот, наконец, с антресолей скинуты на пол яркие яхтенные костюмы. Его сажают в "кенгурушку". Выйдя на улицу, папа оглядывается на окна дома:
— Ну, с Богом! Вроде, все взяли.
И тут Саньку пронзило: а ключи?! Он и сам частенько
забывал их дома. Явление среди яхтсменов не редкое. И сколько
об этом ходило всяких баек! Стал легонько шлепать маму ладошкой по плечу. Потянулся руками к двери подъезда. Мама с папой переглянулись. Ну что они медлят? Он выплюнул изо рта соску и требовательно закричал: "Дай! Дай! Дай!"
— Что ему надо? — недоумевал папа.
— Не знаю, — пожала плечами мама. И нерешительно вошла в подъезд. Санька довольно захохотал. Поняли! Нетерпеливо застучал по закрытой двери своим маленьким кулачком. Мама повернула ключом. Он от нетерпения заерзал ногами по ее спине. Скорее бы спустила на пол! И смешно заковылял в комнату, прямиком к полке, где лежал забытый ключ. Папа так и хлопнул себя по лбу:
— Чуть не забыл! Ну, Санька, ты и молодец! Чтоб мы без тебя?! А Санька с чувством исполненного долга засунул в рот пустышку. Дело сделано. Вперед!
Когда папа поднял грот, Санька изо всех сил захлопал в ладоши. Ему так хотелось, чтобы мама с папой обратили внимание на изумленные глаза Кассиопеи! Но им было не до того. Папа возился с другими парусами, а мама все старалась оградить его от ветра. Потом взяла его на руки и спустилась в каюту. Он тут же потянулся к иллюминатору. Интересно, куда папа держит курс? Но береговую линию увидеть не смог. Тогда встал на мамины колени. Правым бортом прошли Ивановские острова. Скоро покажутся створы Никольского рейда. Сколько раз он бывал здесь! Вот бы папе рассказать! Да слов не хватает. А тут еще мама надумала укладывать его спать. С ума сошла! В такую минуту! Надо реветь! И уже открыл, было, рот, да вспомнил про тайник за обшивкой. Сейчас он ей покажет фокус-мокус! Держась за спинку дивана, стал осторожно подбираться к заветной кнопке, что походила на простой березовый сучок. Сейчас, сейчас… Только бы мама не утянула его обратно. Нет. Все идет хорошо. Конечно, придерживает за лямки штанов, но идти не мешает. Хитро улыбаясь, нажал пальцем на сучок. Не получилось. Надо сильнее. Опять осечка. Сделать бы покрепче упор ногами… Вот так. А ну! Раздалась музыка. Створки потайного бара медленно раскрылись. Сюрприз удался! Ура!!! В зеркальной стенке бара увидел открывшийся мамин рот. Еще бы! Тут и коньяк, и шоколад. Хотел сказать: "Ну что же ты, угощайся!" Но вместо этого лишь вырвалось: "Ы! ы! ы!" Мама долго не могла произнести ни слова. А когда, наконец, пришла в себя, позвала папу. Он уставился на Саньку так, будто видел его впервые.
— Санька! Вот даешь! Да ты у нас волшебник! — первой пришла в себя мама.
Похвалу Санька расценил по-своему и, соскочив с дивана, направился к лестнице, что вела на палубу. Но мама перехватила его на первой же ступеньке.
— Куда?!
— Ну что ты так кричишь, Светлана? — каким-то совершенно не своим голосом произнес папа. — Одень ему комбинезон. Пусть посидит у меня на коленях и посмотрит на этот мир не сквозь забрызганные стекла.
Санька затаил дыхание. Хитро взглянул на маму. Эх, знала бы она, как портят ее эти сморщенные брови. И даже голос сразу сделался каким-то скрипучим.
— Витя! Он же простудится!
Но папа упрямо стоял на своем:
— Не бойся, ничего с ним не случится. На воздухе и уснет скорее…
И вот уже Санька сидит за румпелем. От радости снова хлопает в ладоши а заодно и себе по голове. С грота во все глаза на него смотрит Кассиопея. Делая ей «утиный рот», он тихонько лопочет себе под нос: «Моя! Моя! Моя!» И она чуть заметно кивает, соглашается.
Мама присаживается рядом с папой и, с какой-то опаской глядя на лик голубоглазой красавицы, тихонько вздыхает:
