школы.
Историк русского театра В. Всеволодский-Гернгросс объясняет, что, когда Россия стала налаживать свои отношения с Европой, – на пути ее продвижения, естественно, прежде всего возникли отношения с Польшей. Россия стала заимствовать у поляков нравы, обычаи и литературные приемы; русская же Церковь стала бороться против иезуитской религиозной пропаганды и отстаивать православие. С этой последней целью, как на Украине, так и в России, и были основаны духовные школы.
Справедливость все же требует признать, что просветительная роль Киевской Духовной академии стала настолько цениться в XVII веке, что сам Киев получил название «вторых Афин», и в этом данная Академия обязана, главным образом, усвоению «школьной драмы», по примеру иезуитских польских коллегий.
С точки зрения школьного начальства, подмостки стали своего рода кафедрой проповедника, и устраиваемые по случаю церковных торжеств спектакли должны были популяризировать религиозно-нравственные идеи. Поэтому в школьной драме классические сюжеты, унаследованные от гуманистической драмы, отступают на второй план и дают место легендарно-библейским сюжетам. Единственное наследство от гуманистической драмы, которым дорожит школьная драма, это кое-какие формальные требования: пролог и эпилог, иногда и антипролог, 3 или 5, или больше действий. Но, кроме того, школьная драма не убереглась и от воздействия средневекового театра, передавшего ей аллегорические фигуры, которые оказались весьма удобными для наглядного изображения моральных идей. Наконец, уже в иезуитской драме были предусмотрены панегирические спектакли, на случай посещения школы высокопоставленными покровителями, чьи посещения стали особенно часты после того, как русские цари начали оказывать внимание прославленной в истории театра Академии «вторых Афин».
Основана была эта Академия в 1615 году, но до того, как ректором ее стал Петр Могила, она ничем особенным не выделялась как учебное заведение, будучи в общем чуждой театрального искушения. Петр Могила преобразовал эту Духовную академию, применительно к распорядкам польских иезуитских коллегий, откуда он заимствовал и пересадил на Украину школьный театр. Этот театр Петр Могила создал при кафедрах пиитики (поэзии) и риторики (ораторского искусства). При этом, для практики в пиитике и риторике, то есть для «экзерциций» учеников, педагоги сами сочиняли драматические произведения, которые ученики должны были потом разыгрывать на сцене, а, с другой стороны, к творчеству драматических произведений были привлекаемы и сами ученики. Первоначально эти «экзерциции» велись по-латыни, но впоследствии место латыни занял русский язык. Темами для этой школьной драматургии служили библейские и евангельские тексты; главнейшими из них считались те, которые повествовали о рождении, жизни и смерти Иисуса Христа; затем те, которые являлись «агиографическими» (то есть касавшиеся жизни святых), наконец, тексты притч, исторические тексты и панегирики. Была даже облюбована, под влиянием иезуитской практики, особая «панегирическая драма», ибо новому укладу жизни, с ее переоценкой прежних ценностей, во имя коих костенела Древняя Русь, потребен был театр актуальный, на зрелищных примерах пропагандирующий новый строй, в коем нуждалась государственная власть, переходившая на путь реформы.
Одна из многих заслуг замечательного для своей эпохи Симеона Полоцкого заключается в перенесении школьной драмы из Киева в Москву, которая дотоле уступала в деле просвещения первенство Киеву; другая – в составлении «Рифмотворной Псалтыри», облегчавшей творчество поэта; и третья (до сих пор малоизвестная современному читателю) заслуга Симеона Полоцкого заключается в создании, примерно в 1658 году, русской пасторали, по примеру западных, где поэтический дар питомца Киевской духовной академии проявился во всем своем блеске.
Говоря о знаменитом Феофане Прокоповиче, как о драматурге позднейшей эпохи, следует отметить, что с его почина в русской драматургии замечается большая сценичность, обязанная некоторым превалированием действия над чисто разговорной частью пьес. Рядом с этим, однако, ограничивается роль хора, безжизненные олицетворения и аллегорические фигуры уступают место реальным лицам, и в пьесы вносятся тенденции, которые (новость для того времени!) затрагивают современные тогдашним зрителям интересы.
Отступает от своих предшественников Феофан Прокопович и в том, что, по его мнению, «христианский поэт не должен вводить языческих богов или богинь ради какого-нибудь дела Бога нашего или для обозначения добродетелей героев; он не должен вместо “мудрость” говорить – Паллада, вместо целомудрия – Диана, вместо воды – Нептун, вместо огня – Вулкан» и т. п.
Прославленная современниками пьеса Феофана Прокоповича носит название «Владимир, славянороссийских сторон князь и повелитель от неверия тми (тьмы), в свет Евангельский приведенный Духом Святым от Рождества Христова 988». Поставлена была эта многозначительная «трагедокомедия» 3 июня 1705 года. Подчеркиваю, «многозначительная», так как героем этой «трагедокомедии» является св. Владимир – великий реформатор Древней Руси, – и весь интерес данной пьесы заключается в борьбе нового просвещения со старым невежеством.
В св. Владимире сквозят для нас невольно черты Петра Первого, и идеология данной «трагедокомедии» нам ясно показывает, что в молодом тогда авторе ее обозначались как нельзя лучше черты будущего Великого Преобразователя России.
Если бы мы задались вопросом о сценическом оформлении пьес «школьной драмы», о декоративном обставлении этих пьес, о костюмах актеров, в них участвовавших, бутафории и пр., – мы бы нашли удовлетворительный ответ лишь в западноевропейском оригинале XVII века (ближайшим образом – в польском), приблизительным сколком с коего была, по существу, вся украинско-русская школьная драма.
Правда, митрополит Евгений, касаясь начального периода этих академических «невинных» игр, живописует их как в высшей степени простецкую забаву, вне декораций, под открытым небом; однако, как справедливо полагает Б.В. Варнеке, есть «основание полагать, что, наряду со спектаклями при такой упрощенной обстановке, устраивались иногда спектакли и на сцене, скопированной с тех сцен, которые на Западе служили для представления мистерий и средневековых драм и, состоя из нескольких ярусов, представляли возможность действию пьесы происходить одновременно в нескольких местах без особой перемены декорации».
Следует тут же заметить, что вопрос о практике многоярусной постановки у нас духовных драм толкуется нашими видными историками театра различно.
Так, Н. Тихонравов утверждает, что «наш театр XVII века сохранял довольно верно устройство и вид средневековой европейской сцены относительно среднего и, частью, верхнего этажа (то есть земной сцены и рая); зато… в нем никогда не было места аду или нижнему этажу западноевропейской сцены». Отсутствие ада в нашем театре – по мнению Тихонравова – составляет характеристическую черту, в отличие от западных.
П.О. Морозов же, вопреки утверждению Н. Тихонравова, указывает, что декорация ада в нашей духовной драме была, что видно уже из ремарок в постановке действа об Алексии Божием человеке (ад в виде ямы, где находился змей и слышался шум разных железных вещей проявляет свое действие, когда Virtus стращает адскими муками, которые ожидают грешников: «Ту змий рот роззявит и дым испущает»). «Подобным же образом, – замечает П.О. Морозов, – по всей вероятности, была устроена сцена и для представления Рождественской комедии Димитрия Ростовского», где «зрители видели, с одной стороны, ангелов, спускающихся с неба (из рая) к пастухам, а с другой – Ирода, мучимого в аду». В аду же, по предположению П.О.
